Дмитрий Дивеевский - Ось земли

– Смотрите, как он левой рукой работает – сказал профессору сопровождавший его начальник участка. – Обычно мастер левой рукой только помогает, а раствор и кирпич кладет правой. Для этого ему надо то и дело освобождать руку от мастерка.

– Но Алешину работать удобнее, почему же другие так не делают?

– Вы попробуйте левой рукой кирпичи поднимать – на десятом она у Вас онемеет. А у Ивана левая рука их две тысячи за смену поднимает. В этом и есть его уникальность. То ли с детства такой, то ли специально натренировался, но скорость большую дает и качество не хуже чем у других.

Они подошли к мастеру и начальник участка сказал, что корреспондент «Красной Магнитки» хочет с ним поговорить для статьи. Алешин улыбнулся и положил мастерок, это было ему лестно.

– Иван Трифонович, хотим про Вас статью в газету написать. Найдете для разговора пять минут?

– Отчего же, найду, конечно.

– Мы вот тут сейчас со стороны наблюдали, как Вы работаете. Прямо скажу, славная картина. Каким чудом у Вас руки такие сильные?

– Секрета тут нет никакого. С малолетства кирпичи кладу. Вот и натренировался.

– Отчего же другие так не могут?

– Что мне за других говорить. Я за себя только говорю. Конечно, один секрет у меня есть – это моя родословная. Папанька покойный, плотником всю жизнь проработал и тоже дюже сильный был мужик, хотя не крупней меня телом. Особенно в зубах. Ну, просто чудо какой был человек.

– Это как в зубах?

– А так. Скажем, плотничает он в каком нибудь селе, где его мало знают, а тут престольный праздник. Ну, село поголовно гуляет. И его тоже пригласят, а как же без этого. И в самый разгар папанька спор устроит, мол спорим, что я зубами стол с закуской от пола оторву. Стол с закуской, как? Столы тогда дубовые делались и для больших крестьянских семей. Да еще на нем всякой снеди полно, и самовар с чаем и четверти с самогоном. Кто не поспорит? Не поднять такой стол зубами. А папанька поднимал. Сам видел: найдет у длинной стороны стола самую серединку, отмерит ее пальцами, чтобы стол не мотался направо-налево, опустится на колени, ухватит зубами, глазыньки закроет, руки за спиной сцепит, замычит как буйвол и начинает поднимать. Весь трясется, пот с него пошел, а стол не шелохнется. Потом стол дрожать начинает, сначала ближние ножки в воздух приподнимутся, а потом и дальние. И держит он его эдак секунд, может, пять. В одном селе был ученый учитель физики, который сказал, что это невозможный мировой рекорд. Вот, может я от папаньки тоже кое-что унаследовал.

– Скажите, Иван Трифонович, Вы с таким искусством неплохо могли бы и на отхожем промысле зарабатывать. Опять же в городах здания строятся. Там чище, культурней, нет таких трудностей.

– Нет, уважаемый. Что до чистоты, так моя работа всегда грязная. Хоть где, хоть в селе, хоть в городе. Конечно, в Москве сейчас можно и в хорошем общежитии пристроиться и по каменным мостовым гулять и столько приблудного люда не видеть. Здесь ведь много приблудных. Они так, не работники, а перекати-поле. Но мне здесь лучше дышится.

– Отчего же?

– От того, что я в Москве скажем, уж не один дом сложил. Помню их все до одного, но особо не горжусь. Сложил и сложил, вот невидаль. А здесь я домну ложу, да еще какую. Вот даст она плавку, пойдет от этой плавки металл на оборону, на трактора, еще на что и я знать буду – моя домна работает. Это как, не радость? А потом, ответственность какая! Вон, год назад на одной стройке при пуске домна взорвалась, сколько людей погибло. А все отчего? От того, что мастера такие клали, едри их. Я такую кладку не дам. У меня все по инженерному. Я за себя отвечаю. Как проект прописал, так точка в точку и положу.

– А что те мастера, у которых домна взорвалась, вредители были?

– Их вредителями назвали и правильно сделали. Сознательно они вредили или нет, поди, разбери. Но если твой труд к такому несчастью привел – будь здоров надевать на себя такое прозвание. Другого ты не заслуживаешь. Я так считаю. Поэтому для меня вредительство – это вопрос рабочей совести. Правильно товарищ Сталин говорит – когда ремесленного умения мало – возможность вредительства увеличивается. Это святая правда.

– Вам сейчас наверное, премию выпишут за Ваши результаты. Что делать с нею будете?

– Обещали выписать. Пока ничего делать не буду. Мне здесь деньги особо не нужны. Поеду на родину в отпуск, возьму с собой. Там пригодятся. Там у меня братеня с большой семьей, тоже ремесленник. На деревянном производстве работает, им гостинцев куплю. Матушка еще жива, ее порадовать надо.

– Сами-то откуда?

– Из Богоявления, что под Нижним Новгородом. Большое село. Храм у нас стоит на горе, по всей округе виден. Такой храм, что душа летает.

– Вы верующий?

– Что сейчас об этом говорить, чай Вы в газете про это не напишете?

– Нет, это я к слову спросил. Спасибо вам за разговор, читайте завтра нашу газету. Будет статья.

Чем дальше профессор работал на Магнитке, тем больше понимал: эти массы грязных, тяжело работающих людей несут в себе надежду на будущее. Не все, конечно. Были здесь и откровенные воры и убийцы и другой сорный люд. Но основная масса приехавших была зажжена стремлением в новую жизнь. Оказывается, такая идея преображает все вокруг. Даже этот беспросветный быт, от которого любой европейский рабочий бежал бы как от чумы, становится терпимым, и среди страданий возникают радостные песни, песни о счастье.

Профессор не стал домогаться доказательств Порфирия о том, что социализм имеет будущее. Он увидел это сам. Главный же вывод, который он сделал неожиданно для себя заключался в том, что, оказывается, человек в состоянии отодвинуть собственный эгоизм ради высоких целей. Он увидел в грязи и нужде этой стройки те искры, о которых взывал Христос! Зенону стало не по себе. А как же индивидуализм, на котором стоит весь западный мир? Ведь он неизмеримо слабей, чем то состояние духа, которое безошибочно видно в строителях. Может быть, индивидуализм – это всего лишь веселящий газ, который не дает видеть, что происходит на самом деле? А происходят события необычайные – взлет русской народной души.

И все-таки, увидев, как большая идея может преображать массы людей, профессор никак не хотел поверить в то, что Сталин стал близок русскому народу. Это выходило за грань его понимания. Он снова призывал Поцелуева к помощи и тот не отказывал ему.

– Потому и принял русский человек Сталина, что тот в его душеньку заглянул и все про нее правильно понял.

Сказал как-то Порфирий, начиная разговор.

– Окстись, Порфирий, что ты говоришь! Разве русский человек принял Сталина?! Не поверю!

– Сашхен, ты на Магнитке уже две недели в самой гуще людей обретаешься. Ты слышал хоть раз бранное слово о Сталине?