Андрей Мартьянов - Без иллюзий

— Да ничего, — с непонятной интонацией сказал Николаус. — Формально приказ вы не нарушили.

— Что за приказ? — удивился я. — Надежная, хорошая машина!

— В прошлом декабре, — начал объяснять фон Белов, — фюрер категорически запретил всем министрам, рейхсляйтерам и фельдмаршалам пользоваться двухмоторными самолетами.

— Что? — я ушам своим не поверил. — Тогда как он не доверяет «Кондору»?

— И тем не менее. У меня вчера была серьезная стычка с доктором Тодтом из-за этого распоряжения.

— Стычка? Бросьте, полковник! Министр Тодт один из самых флегматичных и уравновешенных людей, каких я знаю!

— Они поругались при мне, — сказала Ева Браун. — Николаус напомнил Тодту о запрете, а тот громко ответил, будто «такие приказы его не касаются».

Если традиционно осторожная в словах подруга Гитлера сказала «громко», значит, доктор Тодт действительно рявкнул на адъютанта фон Белова. Да какая в конце концов разница, на каком именно самолете летает имперский министр вооружений, проводящий большую часть времени в разъездах по разбросанным по Германии, Генерал-губернаторству и Богемскому протекторату предприятиям?

— Формально вы приказ не нарушили, — упрямо продолжил Николаус. — Поскольку к перечисленным выше категориями должностных лиц не относитесь. Но я рекомендовал бы…

Ева лишь глаза закатила — ее всегда тошнило от мерзкого канцелярита, на котором частенько изъяснялись военные, помешанные на своих уставах, директивах и предписаниях. Я попытался отшутиться — мол, фельдмаршальского звания мне не видать до гробовой доски, в министры скромный архитектор не метит, да и перспектива карьеры рейхсляйтера кажется мне сомнительной. Зачем вам еще один Роберт Лей?

Госпожа Браун хихикнула — она Лея тоже терпеть не могла.

…Вернувшись к себе, я переоделся — надо же, Хайнц Линге, отлично знавший, что с собой у меня один небольшой саквояжик с немудрящими личными вещами, отыскал отличный костюм точно по размеру, судя по несрезанным биркам швейной мастерской Мариенфельда, новый, с иголочки. Бордовый галстук и безупречно-белая сорочка так же лежали на столике возле дивана, на котором я провел предутренние часы. Талант!

А вот и сам камердинер — не преминул заглянуть, сугубо для формальности узнал, нет ли у меня дополнительных просьб, выслушал благодарности за безупречный прием и сообщил, что доктора Шпеера ожидают в столовой ровно в 19.30 к ужину.

— Фюрер непременно желает встретиться, — доверительно сказал Линге. Выстроил на лице слегка огорченное выражение. — Тяжелый день выдался. Не огорчайте его.

Даже так? В устах Линге такое предупреждение выглядит серьезно. Я, пожалуй, лучше других знаю, что обозначает «тяжелый день» для Гитлера — о нет, фюрер не станет срываться и шумно распекать первого попавшегося под руку. Вопреки слухам, он редко повышает голос, только когда требуется произвести впечатление и подтвердить свой непререкаемый авторитет.

Скорее я столкнусь с апатией и нежеланием заниматься важными делами — следовательно, доклад о положении на Востоке придется отложить на грядущий день.

— Половина восьмого, — заново напомнил Хайнц Линге. — Как и обычно, на столе будет карточка с вашим именем. Осталось полчаса, может быть, пройдете к связистам? Вас соединят с женой по правительственной линии, я распорядился.

— Слушайте, Линге…

— Весь внимание, господин Шпеер?

— Где вы этому научились?

— Прошу прощения, не совсем понял вопрос.

— Повторяю: как вы это делаете? Начиная от костюма до памяти о том, что я не разговаривал с Маргарет с января месяца?

— Привычка, доктор. Узел связи — налево по коридору, увидите табличку…

Линге был совершенно прав: выглядел Гитлер переутомленным. Он вместе с Фрицем Тодтом вышел из двери, ведущей к комнате для совещаний, подал мне руку, сказал «Здравствуйте, профессор Шпеер» и молча сел за стол. Вот так официально — «профессор». Ни единого лишнего вопроса. Обычно он проявляет куда большую учтивость, непременно осведомляется о здоровье Маргарет и детей, стараясь поддерживать реноме радушного и гостеприимного хозяина — в довоенные времена у Гитлера это неплохо получалось.

Сегодня всё ровно наоборот. Обычно к ужину приглашается несколько человек из самого близкого окружения, по левую руку от фюрера сидит Ева Браун, приходят секретарши и офицеры ставки. На этот раз даже намека на «домашнюю обстановку» не наблюдалось. Больше того, отсутствовал Мартин Борман, давно превратившийся в ходячий предмет мебели при рейхсканцлере. Только я, доктор Тодт, сам Гитлер и полковник Шмундт.

Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.

— Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, — фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. — Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?

— Видите ли, — осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, — снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…

— Прифронтовой полосы? — вздернул брови Гитлер, не дослушав. — Разве? Днепропетровск — это глубокий тыл.

— Условный тыл, мой фюрер, — буркнул доктор Тодт. — Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск — Таганрог…

— Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, — подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.

— Чепуха, — Гитлер небрежно отмахнулся. — Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.

Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствовала — Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?

Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?