Андрей Мартьянов - Без иллюзий

— Постой, постой, — фельдмаршал уставился на меня с видом не то озадаченным, не то потрясенным. — Ты подразумеваешь эвакуированные русскими материальные ценности?

— Именно, дружище. Скажу больше, по моей просьбе весной было составлено два реестра. Первый: общая численность и профиль промышленных предприятий на занятых нами территориях России по состоянию на 1 июня 1941 года. Второй: что мы имеем там же сейчас, в настоящий момент. Если сравнить, то получится, что вместо областей с вполне развитой индустрией, крупным металлургическим и машиностроительным производством, огромным добывающим сектором и так далее мы получили едва ли не пустыню. Тридцать шесть процентов от исходных мощностей. Тогда как во Франции два года назад — девяносто четыре процента. Куда всё подевалось, спрашивается?

— Ну-у… — поразмыслив, протянул Мильх. — Разрушения, последствия городских боев, саботаж местного населения.

— Отпадает, — сказал я. — Продвижение вермахта было довольно стремительным, многие города мы брали фактически без боя, неповрежденными. Я сделал отдельный запрос по Харькову, волосы дыбом встали. Когда конкретно Рунштедт взял Харьков, не напомнишь?

— Кажется, в конце двадцатых чисел октября, — неуверенно ответил фельдмаршал, доселе не понимая, к чему я клоню. — Это самый крупный русский город, оказавшийся в наших руках, и как раз в случае с Харьковом нельзя сказать, что он достался нам малой кровью, вовсе наоборот…

— Не в этом дело, — перебил я. — Харьковские паровозостроительный, тракторный и авиационный заводы исчезли. Сгинули. Растворились. Нет, они не разрушены бомбами и не взорваны, они именно исчезли . Остались голые корпуса, стены. Спрашивается — куда исчезли? Где они сейчас? Ответы на эти вопросы у меня тоже найдутся. Причем речь идет не только о трех колоссальных предприятиях: например, куда-то подевался весь транспортный парк Южной железной дороги. Министерство по делам Восточных территорий Альфреда Розенберга по моей просьбе составило подробную справку об ущербе, нанесенном промышленности Харькова, — тридцать два процента было уничтожено вследствие боевых действий и намеренных подрывов перед сдачей русскими города, остальное эвакуировано. Ты внимательно меня слушаешь?

— Господи боже, — выдохнул Мильх. — И такая картина… повсеместна?

— Нет, конечно. В Донбассе обстановка куда более благоприятная, русские попросту не успели вывезти значительную часть предприятий из Сталино и Ворошиловграда. Но в целом статистика далеко не в нашу пользу. Большевики сохранили промышленность и очень скоро наверстают потери. Доктор Тодт понял это первым.

— Альберт, ты не преувеличиваешь? — с сомнением осведомился фельдмаршал. — Хорошо, тридцать шесть процентов от довоенных мощностей русских в наших руках, где больше, где меньше. Для ровного счета, треть. Еще треть списываем на разрушения. Последняя треть эвакуирована, предположим. Но это же мало! Потери при транспортировке, нарушение производственных цепочек, трудности при размещении на новом месте — мы только что обсуждали ровно то же самое с Куртом Танком! И это не один завод, а десятки!

— Сотни, — поправил я. — От трех с половиной до четырех сотен, в худшем для большевиков случае. В лучшем — свыше пятисот. Ты думаешь, они вывозили фабрики по производству швейных машинок, фарфора или скобяных изделий? Ничего подобного! Наоборот! Эти заводы уже сейчас выпускают бронетехнику, самолеты и орудия! А теперь ответь, твои бомбардировщики смогут помешать русским строить танки на Урале или в Сибири? Дотянутся, накроют цели и вернутся обратно невредимыми?.. Во-от, кажется, теперь ты проникся. Или по-прежнему считаешь Фрица Тодта паникером и пораженцем?

Мильх ушел от меня в состоянии ошеломленно-задумчивом: аргументы возымели действие. Фельдмаршал человек исключительно осторожный, но, как технократ, не склонен взирать на мир сквозь розовые очки и предаваться беспочвенной мечтательности. Пусть знает, что военные победы (бесспорные, тут сомнений нет) — это лишь часть рисунка, постепенно превращающегося в далеко не самую обнадеживающую картину.

Я посмотрел на едва початую бутылку «Фрапена» двенадцатилетней выдержки и поставил ее под койку — завтра с утра нужно проснуться со свежей головой, а спать осталось не больше семи часов. Штора светомаскировки задернута, осталось потушить лампу и закутаться по детской привычке в одеяло с головой.

Сирены воздушной тревоги взвыли час сорок минут спустя.

— Одевайтесь немедленно! — айнзатцляйтер Аппель пинком распахнул дверь в мою комнату. В руке электрический фонарик, хорошо хоть не бьет лучом в глаза, а светит на пол у изголовья кровати. — Не включайте свет, незачем!

— Неужели снова? — прохрипел я, пытаясь попасть левой ногой в правую штанину брюк. — Бритты решили окончательно разделаться с Бременом?

— Только что позвонил адъютант Эрхарда Мильха, с аэродрома в Дельменхорсте, — скороговоркой произнес Аппель. — Передал распоряжение фельдмаршала: незамедлительно обеспечить вашу безопасность, любой ценой. Над Северным морем обнаружен строй бомбардировщиков, двигающихся в нашу сторону, больше двухсот самолетов, XII авиакорпус поднят по тревоге… Да быстрее же, доктор! Не будьте копушей!

— Выражаетесь в точности как моя мама, когда я с трудом просыпался утром в школу, — беззлобно огрызнулся я, накидывая шинель поверх рубашки, возиться с кителем времени нет.

— У меня трое детей, а это обширная практика, применимая и к столичному начальству, — с неожиданным мрачноватым юморком отозвался Аппель. — За мной!

Мы кубарем скатились по лестнице на первый этаж. Выскочили через боковую дверь во внутренний дворик — я сразу заметил «грибки» системы вентиляции убежища, устроенного со всем тщанием: это тебе не примитивные щели, а настоящий бункер, пускай и расположенный на сравнительно небольшой глубине. Нас догнали еще трое, дежурный по штабу ОТ, кажется, его фамилия Дитрих, телефонистка с коммутатора фройляйн Брейтель и мой референт Ольгерд Динст, тоже ночевавший в доме.

Ббу-у-у! Густой насыщенный рев протолкнулся в уши так, что их слегка заложило. Всегда думал, что музыка разрывов звучит несколько по-другому, но на практике выяснилось совсем иное: с севера накатывала физически ощутимая звуковая волна, слившаяся в грозное урчание одного из титанических монстров древнегерманских легенд — будто мировой змей Ёрмунганд по неизвестной прихоти покинул океанские глубины и выполз на сушу. Над темными крышами сверкали золотистые и блекло-голубые сполохи.

Айнзатцляйтер подтолкнул меня ко входу в укрытие, за которым начиналась бетонная лесенка, уводящая вниз. Шагнул следом, задраил стальную дверь. Освещение слабое, тусклые лампочки, забранные проволочной решеткой, по стенам.