Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы (СИ)

— А когда мы займемся с вами стихосложением? — только и спросил мессир Франсуа, перетаптываясь босыми ногами по палубе.

Он явно стеснялся своих волосатых голеней.

— После обеда. Самое время, переваривая пищу земную приобщиться к пище духовной, — ответил я ему, отсылая к Марте.

Когда поэт и сопровождающие его лица удалились на известное одному инфанту расстояние, он, проводив всех единственным, но не менее зорким глазом, заинтересованно спросил.

— Так с чего ты начнешь войну с Пауком?

Вот так вот. Как будто все уже решено. Чисто по человечески. Приезжаю домой и начинаю войну с сильнейшим королевством континента, об которое сам Карл Смелый Бургундский обломался. Вы на карту посмотрите: что там той Наварры по сравнению с Францией? Я уже не говорю вам за Беарн. Сколько людей у них там живет, и сколько в моем королевстве — прикиньте на минуточку мобилизационный ресурс. Так что не пойду я воевать с Людовиком номер одиннадцать сразу по возвращению домой. Никак… Разве что хорошо подготовившись. Но на ассиметричный ответ время нужно и деньги. Первое ограничено — через год-два меня отравить должны собственные бояре. Предопределение у меня такое. А как у меня со вторым — Бог ведает, а я пока нет.

— А ты мне поможешь? — спросил я Саншо.

— Конечно, помогу, ты еще сомневаешься? — кивнул инфант, подмигивая. — Я же твой зять!

— С размена земель, — ответил я с небольшой задержкой.

Пусть дон Саншо подозревает титаническую работу мысли под моими золотыми кудряшками. Нечего с ходу кидаться готовыми, давно продуманными рецептами. И так он постоянно повторяет, что мне полезно периодически по голове получать. Я все голову ломал, как это все «по благородному» провернуть, а Паук взял и сам подставился.

— Паук взял мои виконтства — пусть ими подавится, а я возьму его. И первым на очереди стоит кондадо* Коменж, которое так удачно расположилось между моими кондадо Фуа и Бигорра. Но сначала надо подготовить…

Но договорить не удалось, нас настигала какая-то подозрительная барка под парусом и бдительным сержантом была объявлена тревога по экипажу.

Преследовавший нас кораблик был богато украшен резьбой и позолотой. От солнца палубу укрывал двускатной крышей большой белый тент, с фигурными синими ламбрекенами по краям, расшитыми золотом. Кормовая надстройка возвышалась над тентом. Прямой парус плотного синего шелка украшали три большие золотые лилии треугольником книзу. Герб Иль-де-Франс.

Герб дома Валуа.

Сама Франция гналась за нами немалыми силами.

За первой баркой шли еще две, только видом прозаичней. С простыми полосатыми парусами, но с синим вымпелом на гафеле.

Встал у мачты, положив левую руку на эфес шпаги, правую приспособил над глазами на манер козырька и неожиданно для себя спросил инфанта.

— Драться будем?

— Не торопись, — ответил дон Саншо, внимательно оглядывая преследователей. — Это не Паук. Если мне не изменяет мой оставшийся глаз, это Орлеанский дом куда-то спешит. Видишь вверху паруса, над лилиями, белую «перекладину» с тремя выступами вниз?

— Орлеанский дом вроде сейчас с Пауком в контрах. Не?..

Дон Саншо не ответил, сосредоточив свое внимание на пафосном речном транспорте Орлеанского герцога. По понятиям пятнадцатого века такой «корапь» круче яхты Абрамовича в третьем тысячелетии.

Везде понты корявые… Куда ни кинь.

Стрелки сжимали в руках взведенные арбалеты и ждали только нашей команды, чтобы поднять их и выстрелить. Ни страха, ни сомнения в их позах. А на лицах только решительность постоять за своих принцев. Насмерть!

Так, во взведенном состоянии, в крайнем напряжении прошло полчаса, пока последняя барка Орлеанского конвоя не прошла неторопливо мимо нас дальше по течению реки. Прошли и даже внимания на нас — таких красивых, не обратили. Да и на что обращать? Мы же наших флагов не вывешивали. Идем, прикинувшись купцами. А яркие желтые гербовые котты, готовясь к грязной работе, аккуратные стрелки с себя поснимали.

Отобедали все с хорошим аппетитом, приятно осознавая, что опасность, хоть и мнимая, нас миновала.

Самое большое удовольствие от еды получал мессир Франсуа, как самый из нас голодный. Он очень смешно щурился от наслаждения, опростав очередную ложку в свой щербатый рот. Забавное зрелище, но вот сейчас над ним никто не смеялся: от сумы, да от тюрьмы… А уж от голода никто не зарекается. Понимающий тут народ.

Откушав, я переместился с кубком вина на свое лежбище у мачты, приказав Микалу позвать ко мне найденыша.

Мессир дю Валлон не заставил себя ждать. Как и не стал кочевряжиться, когда я предложил ему сесть неподалеку.

Курить хотелось не по детски. Когда же я от этой пагубы наконец-то отломаюсь? Если каждый раз вином отливаться, то раньше сопьюсь.

— Мессир Франсуа, так чему вы меня собираетесь учить? — начал я посиделки.

— Правильному стихосложению, Ваше Высочество.

— А в чем мое стихосложение неправильно?

— Вы не соблюдаете ритм и путаете ударные слоги.

На этом месте лекции мимо нас пробежали вдоль борта в сторону носа паж Саншо и младший отпрыск литейщика, на ходу фехтуя щепками от дров. Как я понял, из кастильских выкриков пажа, сын литейщика изображал собой сарацина, а сам он Сида. Но судя по немецким фразам отпрыска литейщика этот мелкий представитель третьего сословия считал себя вовсе Зигфридом.

Когда они «с боем» и с топотом возвращались к корме, я остановил это безобразие и приказал привести ко мне старшего сына литейщика.

Когда того привели, строго с него спросил:

— Пошто за младшими не смотришь? Ждешь, когда они себе глаза выколют этими щепками. Вырежи им из дерева нормальные тренировочные мечи. Тупые. Понял? Исполнять.

И снова повернулся к бродячему менестрелю.

— Так на чем мы остановились, мессир.

— Поэзия, Ваше Высочество, как всякое высокое искусство подчиняется небесной гармонии, выраженной цифрами.

— Это как же? Алгеброй гармонию проверять? — усмехнулся я, припомнив пушкинского Сальери.

— Именно так, Ваше Высочество. Именно так. Хорошо сказано. Поэтическое произведение должно быть построено таким образом, что все оно целиком, или каждая отдельная его часть, состоит из ряда повторяющихся метрических систем — строф одинаковой структуры. В равной упорядоченности чередования долгих и кратких слогов внутри целого; при этом само целое может разбиваться на меньшие отрезки одинаковых по чередованию слогов. Низшей ритмической единицей стиха является метр или икт, собственно само ритмическое ударение в стихе, которое объединяет две стопы в диподию. Сильная доля в метре, попадая под икт, превалирует над соседней — слабой. Сочетание двух метров образует диметр. Трех метров — триметр, четырех — тетраметр, пяти — пентаметр, шести — гекзаметр. Считается это так…