Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!

И еще, говорят, серебро какое-то полностью исчезло. Раньше будто бы из него даже монеты шлепали, а теперь и в храмовой утвари такого металла не встретишь — все медь да олово больше. Редко когда железо и совсем нечасто — золото. И серебра я и не видел никогда. И дед не видел. Только рассказать успел. А ему — его дед, который тоже серебра не видел. Наверное, его тоже остроухие жрут. Серебро, конечно.

Справил я завещание по настоянию Кристиана — все честь по чести. Заверил подписью, волосом и ногтем в печати; назначил душеприказчицей Златку, а буде помрет или там Остроухие ее приберут, то детей ее в порядке старшинства. Сначала мальчишек, а потом и девиц. Имен-то их и не знал, ну Кристиан так и записал: потомки Златки Цыплячьи Ноги поочередно! Это у муженька ее такое прозвище наследственное. Потому, наверное, и живет в своем хуторе — боится людям добрым показаться, чтоб не засмеяли.

С Зайцами тоже удачно получилось: пришли мы со старостой к их двору, я еще рта не успел перед воротами открыть, а уже из калитки на меня сам Иржи таращится и говорит так вдумчиво:

— Ты, Одон, не сомневайся, разора твоему хозяйству я не причиню. И убытка. Да и сыны мои тоже не пальцем деланные.

— А то я не знаю это, дядька Иржи, — отвечаю ему степенно, все ж хозяин я! — Хотел обсудить с тобой цену аренды да условия: фригольд или копигольд, а может, чего свое предложишь?

Уважительно посмотрел на меня сосед — он и слов-то таких не знал, Кристиан-староста тоже удивился. Да я и сам не знал бы таких заумностей, если б не подслушал, как Марфин дядюшка с каким-то щеголем обсуждает заливной луг, на который собирался купец своих лошадок выпускать, да нашелся вдруг хозяин лужка.

— Проходи, Одон, — говорит мне старый Заяц.

Долго сидели втроем, решали-обсуждали. Договорились, конечно.

За пасеку пообещал мне Иржи двадцать оловяшек в месяц. Летом. Не сказать, чтоб высокая цена была, но и хлопоты все он с меня снимал — и за пчелками присмотрит, за бортями, опять же и подати уплатит. Мне трудов — только выставляй товар в своей городской лавке, да и знай трать оловяшки.

За землицу выходило почти сто монеток. Заяц настаивал на единовременной выплате полутора тысяч в год, но я настоял на помесячной выплате. Пусть даже и потеряю немного, зато не окажусь однажды без средств. Я же не собираюсь кутить — зачем мне много денег сразу? И с батраками он же тоже не враз рассчитывается? Дедка вон каждую недельку денег им подкидывал. А сразу выдай — они и пропьют все до грошика. И за то и нам убыток: Остроухие не сильно пьяниц жалуют и если нагрянут, то выбирать станут не из всех, а только из трезвых. Вот и выходит — трезвый батрак, значит, живой хозяин. Иржи морду-то покривил, да согласился.

Потом еще дом, еще дальний выпас, еще мост через Хиряйку… в общем, богатое хозяйство у деда образовалось, а я и не считал никогда. Теперь-то понятны стали бабские посиделки на моем пути — чуть не треть деревенского добра моим ныне числится. А поселение наше — не из маленьких. Душ эдак в триста. Вот и выходит, что иной нобиль не так богат как я. Не барон, конечно, но и не голодранец вроде Савла Двубородого! А еще пасека, лавка, мосток.

Хиряйка — это ручей такой. Дедов дядька там сто лет назад мосток построил, и оказалось, что через него очень удобно в город добираться из баронского имения. Да и за имением тоже свободные деревеньки вроде нашей водились — тоже возы отсылали на торг. Вот за проезд и сыпались грошики в нашу семейную копилку.

К первой звезде управились: документы написали, подписи, свидетели — дотошный Кристиан без пригляду ни одну закорючку не оставил. Обеспечил мне дед доход постоянный — хоть в студенты записывайся!

А поутру встретил я старшего сына Зайца — Чеха, обошли с ним мое хозяйство, осмотрел он все, одобрил. И стал я вольной птицей. Ну почти вольной.

Понятно, что если в подорожной не будет отметки постоянного присутствия, то сожрать меня сможет любой из Этих — как бродягу. Каждую седьмицу хошь — не хошь, а обновлять печать на пергаменте нужно — старую соскрести, новую поставить. А каждая печать, ежели не в постоянном месте ставишь, если купец какой или гонец, то три грошика откати. Дороговато для обычного бродяги. Я вот подумываю себе у какого-нибудь городского ювелира собственную печать заказать, а то и пяток. Не для заработка, а чтоб не мучится. А что? Буду сам себе ставить отметочки убытия-прибытия. Пусть проверяют!

И точно — сразу за околицей пара Этих — на конях своих вороных, плащи трепещут на ветру, глаза сверкают, уши под маской спрятаны. Один руку тянет:

— Кто такой?

На пергамент смотрит только мельком, будто и не интересно ему. А по глазам видно: сожрал бы, не упарился. Только что-то останавливает Желтоглазого. Не я ему сегодня на обед предназначен. На другого кого-то судьба оскалилась.

— Куда едешь?

— В Город, вестимо, — отвечаю рассудительно, как давеча Зайцу.

— Надолго? — голос такой, словно вырвали у него вкусный кусок из горла.

Но нет надо мной твоей власти, Остроухий! Нету! Если жрать меня нельзя, то и все, что ты можешь сделать — только подорожную проверить.

— Жить там буду. Дед-то помер. Теперь один я.

То еще верно, что пока я один в роду — они меня вообще тронуть не смеют! Пока детьми не обзаведусь. А до детей мне как на карачках до Святого Склепа!

— Не забудь отметку поставить, а то ведь и не посмотрят, что один ты остался, — вроде как жалеет, людоедская морда, предупреждает, а вроде и как завидует кому-то из своих городских соплеменников.

— Спасибо, добрый господин, — так положено вежливым отвечать на хороший совет, так и отвечаю.

И дальше качусь в телеге, не оглядываюсь. Да и чего я там не видел? В деревню они все равно не поедут — срок не пришел, а вот въезжающих-выезжающих обязательно проверяют, потому что пожива у них бывает частенько среди чужих, заезжих. А если в деревню им ходу нет, то стало быть, сейчас наколдуют, отведут глаза, да — шасть в кусты! Следующего ждать.

Люблю я в Город ездить — дорога чистая, рощи, перелески, птички поют, цикады трещат, где-то далеко лиса тявкает, никто над душой не стоит, не гонит и не орет. Так бы и ездил туда-обратно. Жаль только кончается мое путешествие всегда быстро. Здесь до городских ворот всего-то четыре лиги — солнце еще в зенит не выйдет, а дорога уже кончится.

Пестрая — это так мою кобылку зовут — притащила меня к лавке сама. Я-то еще в поле уснул, растяпа! Но это я так, строжусь. Давно известно, что если на рыночной площади в городе монеты рассыпать, то через неделю можно прийти и собрать. Даже если уборку делать станут (Остроухие страсть как не любят мусор, вонищу и неустроенность), то деньги аккуратно поднимут под присмотром стражи, из-под них грязь выметут, а потом на место положат. Еще и вымоют с золой — чтоб сверкали ярче!