Константин Костинов - Джип, ноутбук, прошлое

– Теперь, Юля, давай смотреть. Сейчас – 1910 год, время так называемой "столыпинской реакции". Реакции, так сказать, на революцию 1905 года. Революционные партии, типа большевиков и эсеров – запрещены. Часть большевиков, вроде товарища Сталина – в ссылке в гостеприимном Туруханском крае…

Называние места, где отбывал ссылку Сталин, запомнилось Руслану по ассоциации с птицей-турухтаном.

– …другие – вроде дедушки Ленина – в "эмигации". Остальные – в глубоком подполье. Вопрос: как в таких условиях большевики сумели взять власть?

– Ты, любимый муж, меня не путай. Большевиков выпустили из ссылок и позволили вернуться из эмиграции только после Февральской революции.

Руслан вздохнул. С Юлей еще просто, она, по крайней мере, имеет общее представление о том, что происходило в семнадцатом. А вспомнить Оксану, ее подружку, которая один раз заявила, что никакой революции в феврале не было, и не надо ее путать. Мол, что вы меня, совсем за дуру считаете? Все же знают, что революция была одна, в ноябре, когда большевики расстреляли царя. И все.

– Юля, если рассуждать логически, то, чтобы не допустить Октябрьской революции, нужно не допустить Февральскую? Правильно? Одна вытекает из другой.

– Ну… правильно.

– Тогда почему произошла Февральская революция?

Вот тут Юля задумалась. Многие ли смогут так сразу назвать причины Февраля?

– Кажется… – в памяти всплывали забытые подробности курса истории, – были хлебные бунты, в столице… Потом… Потом бунты были использованы генералами как предлог для того, чтобы заставить царя отречься от престола. Так?

– Примерно. Только почему это царские генералы вдруг пошли против царя-батюшки?

– Кажется, война шла неудачно, частые поражения и все такое. Вот они и решили… Значит, – обрадовано вскинула она голову, – нужно помочь России выиграть в войне…

– Стоп-стоп-стоп, Юленька. А не ты ли мне как-то доказывала, что в Первую Мировую русские воевали лучше, чем в Великую Отечественную?

Юля замолчала. Правда, был такой разговорчик…

– Ты же мне приводила ссылки на сайты, что у России и солдаты были сыты и патриотичны, и военная промышленность снарядами и патронами заваливала фронт, оружие новое, типа танков и бомбардировщиков, было лучшее в мире, и вообще, чуть-чуть не хватило, чтобы победить. Откуда тогда поражения, почему генералы против царя поднялись? Или страна семимильными шагами шла к победе, вот только генералы были не в курсе этого?

– Ты сам-то хоть знаешь, – обиженно произнесла Юля, – в чем причина-то? Или только меня гнобишь?

Руслан сел и обхватил голову руками:

– Да я тоже не знаю. В том-то и дело, в том-то и первая причина. Наши с тобой знания поверхностны и обрывочны, мы имеем только общее представление о том, что и почему произойдет. С такими знаниями менять историю – все равно, что ремонтировать часы ножом и рашпилем.

– А вторая? Какая вторая причина?

Юля решила попытаться отыграться.

– Вторая?

Руслан печально усмехнулся.

– История – очень хрупкая вещь.

– Очень хрупкая. И взявшись что-то менять в ней, можно наломать таких дров…

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю, Юля. Я знаю.

Руслан опять встал.

– Мы здесь уже неделю, еще ничего не пытались изменить, вообще не сказали никому о том, что мы из будущего. И что? Из-за нас один человек погиб, второй – в тюрьме.

– Но они сами виноваты. Мы же их не заставляли.

– И Ратников виноват? Жил человек, если бы не наше появление – жил бы и дальше, может быть, даже, организовал бы свой конкурс по бодибилдингу. Но тут появились мы. И все. Нет человека. И, что характерно – мы ничего не делали. Даже не хотели ничего менять. Только своим появлением мы сломали судьбы трех человек. Мы не прогрессоры, Юля, мы – деструкторы.

Руслан схватил пузырек коричневого стекла и вытряхнул себе в рот остатки валерьянки. Было острое желание выпить водки, но на водку Руслан для самого себя наложил запрет.

– И это только те изменения, которые УЖЕ проявились. А сколько будет отдаленных последствий, которые даже просчитать невозможно. Кто-то из тех, кого мы даже не знаем, сломает себе жизнь и вместо того, чтобы стать, к примеру, отличным семьянином, всю жизнь проведет в бесплодных попытках конструирования автомобилей. Другой станет каким-нибудь маньяком-убийцей и будет убивать проституток на манер Джека-Потрошителя, третий, тот самый артиллерист, к примеру, стал бы знаменитым конструктором танков или пушек, а вместо этого вспомнит в окопе о нашем УАЗе и погибнет от пули снайпера, и в результате мы проиграем Великую Отечественную, четвертого, ювелира, зарежут из-за Анютиных стразов… Хватит?

– Насчет проигрыша в Великой Отечественной ты соврал. Мы бы помнили фамилию знаменитого танкового конструктора.

– Ты многих помнишь?

– Кошкин и Грабин. Что, съел? А кто-то может, наоборот, станет из-за нас известным художником, вместо того, чтобы спиться или отравиться на войне газами.

– Юля, поменяв что-то СЛУЧАЙНО можно добиться только ухудшения. Мечтать о том, что кто-то, кого мы толкнули в магазине, из-за нас совершит великое открытие – все равно, что надеяться, что рассыпанные на улице буквы из набора сложатся в гениальное произведение. Все люди, которых мы встретили в Луге – Андронов, исправник, приказчик Леха, Николай Фомич, его сын Сашка, кузнецы Равиль и Егор, артиллерист, ювелир, доктор Быков, дочка исправника – все эти люди прожили тихую жизнь, не оставив никакого следа в истории. И это правильно, и мы не должны этого менять. Тем более, что с нашими знаниями мы такого наменяем, что Советский Союз будем вспоминать как тихое, уютное место с чисто демократическим стилем правления.

Он вздохнул:

– Юля, это понятно? Мы НИЧЕГО менять здесь не будем.

Они оба замолчали.

Темная фигура человека у двери дернулась: на лестнице послышались чьи-то шаги. Человек оглянулся на дверь шестого номера и зашагал к выходу из гостиницы.

Руслан думал, что, кажется, ему удалось убедить Юлю не вмешиваться в ход истории. Кажется, он правильно вел ход рассуждений. Убеждать Юлю, что продлить существование Российской Империи не получится – бесполезно. Она все равно останется при своем мнении. Что СССР – ад, а Россия – рай. Так что правильнее было упирать на то, что поменять что-то невозможно, из-за отсутствия знаний.

Лазаревич подумал, что он, в принципе, понимает, почему Юля так не любит СССР, но при этом чуть ли не влюблена в царскую Россию, которую почти не знает. Он даже как-то объяснял ей, почему она так думает. Тут примерно такая же ситуация, как с мужчиной, бросающим жену, с которой прожил двадцать лет, ради другой женщины.