Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»

Журавель, поминутно крестясь, поведал, что продал вчера Мишке Сироткину, новожилу, три лодьи, по три рубля за посудину. Деньги Мишка отдал сразу же. А стал он нынче копеечки пересчитывать, видит – воровские – не одна, не две, а целая горсть, на три рубля с лишком! Побежал за Сироткиным, поймал его и поволок к воеводе… Тот идти не хотел, но стрельцов испугался.

– Всю бороду мне исплевал. Грит – я, мол, никаких воровских денег не давал, все копеечки – чистопородные! Так воеводе и скажу – поклеп, мол. Вот скотина-то этакая, Мишка, – грустно заключил Сергуня.

– Чего же ты сразу-то деньги не пересчитал? – поинтересовался воевода. – Как докажешь теперь, что его это деньги?

– А как доказывать-то? Он, когда мне деньги отдал, темнело уже. Я их и не сосчитал толком. Утром только в кисет-то и заглянул. Ты воевода, ты и думай.

– Ишь, какой умный! Ты, значит, надурил, а воевода решать должен. Ловко!

– А что ловко-то? Я ж головой да товаром рискую! – вызверился купец. – Я эти лодьи через всю Шексну гнал, мимо крепости, что пан Казимир сотворил. Он, собака польская, что делает – выходит на реку да всех купцов, кто туда-сюда идет, заставляет деньги платить. А кто не хочет – топит, к ядреной матери. С меня целый рубль взял. Сюда рубль, туда два… Да мужикам, что лодьи делали, четыре рубля. И всего-то навару четыре рубля. А тут три рубля козе под хвост.

– Ах ты, шельма какая, – поднял голову Николка. – А старшине-то что сказал, а?

– А че сказал? – вытаращился Журавель. – Все так и сказал…

– Не ври, – строго сказал казначей и повернулся к Котову: – Он, шельмец, старшине сказал, что мужикам за работу отдал шесть рублей. Мол, навару только два рубля.

– Хитер бобер! – всплеснул руками воевода. – Стало быть, обмануть хотел? Ну не сукин же ты сын после этого?!

– Так ведь, это… – заюлил купец. – Так бы оно все и вышло. Мужики по два рубля берут. Только у меня в Нелазском свояк живет, потому мне подешевше и уступили.

– Сколько не доплатил-то? – поинтересовался воевода.

– Ну, если по пять копеек с рубля, то еще десять копеек, – прикинул Николка.

– Какие десять копеек? – возмутился Сергунька. – А если бы я по два рубля куплял, как все прочие? Не-е, ничего я не должен… Я бы не сказал, так ты бы и не узнал.

– Цыц! – пристукнул кулаком воевода. – За язык не тянули, сам сказал. Стало быть, недостачу отдашь – десять копеек, да еще пять, за обман. До завтра не внесешь – рубль стребую да батогами велю отходить. Понял?

– Понял, – грустно кивнул Журавель и полез за кисетом. Отсчитав копеечки, он поднялся и, шаркая подошвами крепких, хоть и не новых сапог, побрел в двери.

– Куда пошел?! – рыкнул воевода.

– Как – куда? – не понял Журавель. – Домой. О воровских деньгах обсказал, копеечки свои, потом заработанные, внес. А как правду искать, сам решай. Чего еще-то?

– Ишь ты, какой скорый… Так ты не досказал – чего ты хочешь-то? Деньги вернуть али что?

– Так чего еще-то? – удивился Сергунька. – Конечно, хочу.

– Стало быть, бил ты челом, чтобы я отыскал тебе добрые деньги заместо худых?

– Н-ну… – протянул Сергунька.

– Не нукай, не запряг! – слегка осерчал воевода. – Отвечай толком. Указал ты мне на Мишку Сироткина, который воровские деньги тебе отдал. Так? Было такое?

– Н-ну…

– Мать твою, занукал… Встану сейчас да в ухо дам, – пообещал Котов, но бить мужика не стал. – И, стал быть, обвиняешь ты Мишку в том, что он нарочно тебе воровские деньги подсунул? Или – мог Мишка сам воровские деньги делать?

– Н-ну, – «нукнул» в очередной раз Журавель и невежливо поглядел на воеводу: – Чего-то я не пойму. Что ты мне вопросы-то какие-то дурацкие задаешь, с подковыркой…

– Щас узнаешь, – нехорошо усмехнулся воевода и позвал: – Костка, поди сюда!

Скрипнула дверь, и в палату вошел косолапый звероподобный мужик. Сняв войлочный колпак, лениво поклонился.

– Че звал-то, боярин? – поинтересовался Костка. – Так али по делу?

– Ты, друг сердечный, наглеть вздумал? – спросил Котов так, что всем стало не по себе…

– А че таково-то?.. – робко пробурчал мужик.

– А то, Костенька, что ежели я тебя позвал, то это уже мое дело – по делу, без дела ли… Внятно изъяснил?

– Внятно, – сказал мужик, становясь ниже ростом.

Костка, что был за ката и за тюремного сторожа, мужик неплохой. Не было случая, чтобы кого-нибудь до смерти засек. Только если не чуял, что над ним стоит сила, наглел без меры. Александр Яковлевич, зная его натуру, время от времени учил кулаком, а когда сапогом.

– Один – спрашивает, второй – спрашивает… Вы что, совсем службу завалили? Бояться перестали? Подержу вот с недельку на хлебе и на воде… Ладно, – сдержав гнев, воевода уже более спокойно сказал: – Нужно доносчика поспрошать…

– Этого? – оживился Костка, оглядывая купца.

– Его самого, – кивнул воевода, откидываясь к стенке.

Ох, как он не любил эти дела, но оставлять на Николку нельзя. О воровских деньгах воевода должен сыск чинить…

– Мужик, одежку-то скидавай, – обернулся кат к Журавелю. – Жалко, коли кнутом-то истреплю. Кровь там, че-нить еще… Подштанники оставь, а нательную рубаху сыми.

– Давай, Сергунька, скидавай. Жив будешь, так еще и поносишь. Не тяни кота за яйца. Раньше вздернут – раньше отпустят, – подбодрил купца воевода.

В матицу съезжей избы был вбит крюк. Был и другой, вбитый в стену. В углу пристроилась кадка с водой и деревянная шайка.

Костка, вытащив из-под лавки кнут, выволок оттуда веревку и набросил ее на крюк. Потянул на себя, высвобождая концы, и недовольно пробурчал:

– Че я каждый раз прыгать-то должен, как козел? Висит веревка, хлеба не просит.

– Попрыгаешь, не переломишься. Неча народ дыбой пугать, – отрезал воевода.

– Так надобно бы горницу особую завести, что ли, – буркнул кат.

– Ну, нечасто тебе и работа есть, – усмехнулся Котов. Подумав, решил сделать снисхождение купчине: – Руки Сергуньке спереди вяжи.

Если вязать сзади, вывернутся из суставов. А так, глядишь, оклемается мужик недельки через две. Ну, может, и раньше, если сильно не бить…

Сергуньку Журавеля вздергивали на дыбу, били кнутом, отливали водой из шайки и задавали вопросы. И так – три раза. И все разы мужик стоял на своем – получил он деньги от Мишки Сироткина, новопришлого купчины.

Наконец Костка спустил веревку. Обмякшего купца приняли в четыре руки – сам кат и Панька-стрелец, осторожно уложили на солому. Мокрый Журавель, исполосованный в кровь, рыдал, мелко подрагивая всем телом.

– Ну, Сергунька, теперь все, – сказал воевода с сочувствием.

– Водички пивни, – сердобольно предложил Костка.

С трудом усадив купца, стрелец попытался напоить из жестяной кружки, но вода не попадала в рот.

– Ты ему шайку подставь, – присоветовал воевода.