Александр Афанасьев - Нет дороги назад

Было так больно, что он боялся даже вздохнуть: каждый вздох отзывался мощнейшей волной боли. Боль – заняла все чувства, все мысли и кроме боли, осталась лишь одна: какой же я идиот… Какой же я идиот…

Несколько пуль – резиновых, конечно – отбросили егермейстера Его Величества на землю. Сквозь пелену боли – он видел, как его враг – подходит к нему ближе, перезаряжая револьвер. На сей раз – вероятно, не резиновыми.

– Про Каляева – правда? – спросил он, остановившись совсем рядом

Граф молчал, пытаясь собраться с силами. Четыре резиновые пули, каждая из которых – за сто джоулей мощности – скверное дело…

– Конечно, правда.

Щелкнул курок.

– Когда выступление Гвардии?

– Четыре дня… еще есть…

– Отлично. Верю.

– Карман… справа.

– Что?

– Карман, справа…

– Что там?

Граф не ответил.

Его враг – наклонился, ощупал карман. Нахмурившись, достал что-то, зажег небольшой фонарик, чтобы видеть.

– Что там?

Граф снова не ответил.

Воронцов еще раз посветил фонариком, чтобы разобраться в устройстве. Включил, поднес к уху, послушал…

– Вы ее убили? – тихо и страшно спросил он – твари, вы ее убили?

– Ее супруг… спутал ее с… оковалком хамона… поработал ножом… а потом выстрелил. Я… убил его… за это. Она была жива. Уходя, я бросил камень в окно… чтобы сработала сигнализация… и прибыла полиция. Не… узурпируйте благородство, сударь… не надо. Мы тоже… кое-чего – да стоим…

На какой-то момент – графу, немного пришедшему в себя, показалось, что Воронцов его пристрелит. Но вместо этого – он подошел к машине, достал сумку. Прощупал, достал оружие, бросил его в машину. Сумку швырнул в другую сторону – она шлепнулась у ног королевского егермейстера.

– Убирайтесь немедленно. Деньги, я вижу, у вас есть. Дорога вон в той стороне. Доедете до Гельсингфорса, там сядете на паром… до Осло или до Стокгольма. Там не проверяют. В Россию больше не возвращайтесь. Увижу еще раз – убью как собаку.

Больше князь Воронцов ничего не сказал – сел в машину и уехал…

Двенадцатый граф Сноудон – добрался до пенька и сел. Подтянул сумку. Паспорт… деньги… все было на месте. Грудь болела зверски, наверное – пара ребер переломана. Но если не делать резких движений – можно выжить дожить, по крайней мере, до того, как он переберется в Европу.

Было темно. Граф выудил из сумки небольшой фонарик – один из неотъемлемых аксессуаров его опасной профессии, посветил по лесу. Неподалеку – заметил упавшее дерево. Усилия – отозвались новой болью, но через пять минут – у него в руках была большая пастушья палка – шест. Падая, дерево придавило молодую березку, он доломал ее и ободрал ствол от веток. Обезболивающего не было – но если тебе больно, значит ты еще жив. Закинув сумку на плечо – он побрел в направлении дороги…

Сердобольный водитель лесовоза – поверил рассказу о разбойниках, и подвез до города с названием Сердоболь, [82]даже не взяв денег. На железнодорожном вокзале – он купил билет до Гельсингфорса на проходящий экспресс: на промежуточных станциях билеты продавали без номера места и не спрашивали документов, удостоверяющих личность. На привокзальной площади – он нашел круглосуточную аптеку, где купил все необходимое, в вокзальном буфете позавтракал… если это можно было так назвать, и в круглосуточном вокзальном магазине купил себе новую куртку и большие противосолнечные очки. В туалете вокзала – он сам сделал себе тугую повязку на грудь из бинта, купленного в аптеке. Резиновые пули – неглубоко проникли в тело, оставив рваные раны и огромные кровоподтеки. Он удалил их, одну за другой, засыпав раны антибиотиком, и только потом наложил повязку. Пару дней должно продержаться, если остановит полиция – скажет, что упал в лесу с велосипеда, нарвался на сучки.

Оставалось только одно. Бросить тех, кто ему поверил просто так – он не мог.

За несколько минут до экспресса на Гельсингфорс – граф подошел к старомодному общественному телефонному аппарату. Сыпанул несколько монет, набрал номер. На улице должно было вот-вот рассвести.

– Алло?

– Это дом купца первой гильдии Бухарина?

– Нет, черт возьми! Звоните посреди ночи, надоели!

Граф положил трубку. Сигнал отмены – передан, выступление не принесет ничего, кроме лишних жертв, арестов и ссылок, возможно, что и виселиц. Может быть, есть смысл попытаться потом…

В углу – полуночный дежурный в форме железнодорожного ведомства героически боролся со сном. Маленький зал ожидания был почти пуст.

На улице – послышался мощный гудок локомотива – он. Скорый, на Гельсингфорс. Стоянка две минуты. Граф подхватил сумку и пошел на платформу…

Русский язык – граф знал, а вот русских – знал плохо. В то время, как сам граф находился в экспрессе – в доме одного из гвардейских офицеров состоялось экстренное совещание. Деньги большей частью пропали. Кабульская группа погибла, сразу после этого Воронцов и его подручный, казачий полковник Тимофеев бесследно пропали из Кабула. Сегодня Воронцова видели в городе. Толстой убит – а все понимали, что если Ее Высочеству надо будет кого-то убить, обратиться она может к одному человеку – князю Воронцову, военному моряку и отставному спецназовцу. Убит Алим-Хан, его супруга в тяжелом состоянии, один из британцев через которого поддерживалась связь с британским посольством убит, второй пропал без вести. Князя Воронцова видели в Императорском Яхт-клубе, где был убит Толстой, в Зимнем дворце, когда он явился после этого с докладом, около дома Алим-Хана тоже видели кого-то, сильно похожего на Воронцова. В полиции – были данные, что он в кого-то стрелял прямо на улице, судя по описанию – в британца. Стало понятно, что заговор фактически раскрыт и Ее Высочество предпринимает контрмеры – убивает всех, до кого только может дотянуться…

А если так – то одно из двух. Либо бежать – либо бросаться вперед, в безумной, отчаянной попытке переиграть ситуацию.

На этом совещании – и было принято решение выступать не через четыре дня – а прямо сейчас. Немедленно.

Знаменитая поговорка британских колонизаторов: все – за один лакх и новую девушку каждый день. Один лакх – это 4000 рупий, по тем временам очень большая сумма.

Действительно не Хаммер. Модель Интернэшнл Саратога, похожая на Хаммер, полный цикл производства был налажен на Аксайском автомобилестроительном, где делали североамериканские машины для России.

До того, как ввели общую подать – шесть лет никаких податей не платили вообще, только акцизы с подакцизных товаров. Его Величество вполне искренне и без задней мысли считал, что людям сначала надо дать возможность встать на ноги, купить самое необходимое и лишь потом обкладывать податями. Монархия все таки сильно отличается от "демократии".