Андрей Десницкий - Угарит

– Она может рисовать цветы и ветви, и просто красивые узоры.

– Если ткет хорошо, могла бы пойти к царским ткачихам. Но зачем ей уходить от тебя, Бен-Ямин? Наложнице царского сотника пристало ли работать? Не добудешь ли ты ей мечом разноцветных тканей и драгоценностей, когда выступим мы на бой с филистимлянами? Подняли голову филистимляне, осмелели, прослышав, что болен наш царь. Так не приведешь ли в дом десяток филистимских рабынь, чтобы ткали и мололи муку? Ты поживи с ней пока во дворце царском, а слуги мои подыщут тебе дом в городе, чтобы мог ты завести себе хозяйство, и пришлют тебе рабов, чтобы работали на тебя. Не будет ни в чем недостатка у того, кто верно служит царю.

Вот, собственно, о жаловании и договорились. Что ж, нормально для начала.

– Покормили ли наложницу мою? – спросил я Йоава.

– До чего же ты любишь ее! – кажется, я рассердил его своим вопросом, – что я, прислужница или евнух-виночерпий, чтобы заботится о кормлении наложниц? Ступай на кухню, спроси у рабынь! Посмотри, что в горшках, проверь котлы!

Цвет израильского офицерства расхохотался при этих словах, и я понял, что говорить о бабах с ними можно только в одном контексте: кто сколько рабынь привел с войны домой. Ну и ладно. В конце концов, в наше время тоже в казарме о бабах не очень-то уважительно говорят.

– Настало время вечерней жертвы, – сказал Йоав многозначительно, – прежде царь сам присутствовал при ней, когда не был в походе. Ныне уже не то. Но священник Эвьятар придет от жертвенника благословить царя, буду там и я. Ступай со мной, и когда кивну тебе, тогда можешь говорить. Поблагодари царя за все его милости, и…

Он поморщился и добавил:

– Только не говори о наложницах при царе. Не до того ему. Даже привели к нему недавно красавицу одну, Авишагу, так и то…

– Не буду, господин.

Каким же все-таки маленьким и невзрачным был этот дворец, если сравнивать его с Петергофом или Лувром! Заштатная гостиница в райцентре, и та будет побольше и попышнее. Оказалось, что царские покои – это комната раза в два побольше нашей, и идти до было нее совсем недалеко. На входе стояли два дюжих молодца, которых Йоав похлопал по плечу, словно демонстрируя остальным, кто тут хозяин после Давида, и мы вошли внутрь. Там уже было несколько человек, среди которых я заметил и Ахиэзера (он бросил на меня удивленный и несколько недовольный взгляд), а сама комната была убрана коврами и шкурами зверей, по стенам висело оружие и какие-то украшения, но не было в этом ни нарочитой парадности, ни роскоши, ни даже сколь-нибудь продуманного дизайнерского плана. Вот куда надо Юльку пустить порезвиться, подумал я, но, с другой стороны, зная склонность царя к женскому полу… нет, пожалуй, оно и лучше, что ее мне брать с собой не велели.

В дальнем от входа углу стояло большое ложе, застеленное покрывалами, поверх всего лежала лохматая шкура, кажется, медвежья. И за этой огромной шкурой в вечернем сумраке терялось лицо человека, полусидевшего на постели – и это, без сомнений, был царь Давид.

Вошедшие поклонились, начался привычный для всех, кроме меня, ритуал – сначала священник произнес краткие слова благословения, царь ответил, но мне плохо были слышны его слова – он говорил очень тихо. Потом к нему стали подходить приближенные, я не знал никого, кроме Йоава. Он подошел третьим – видимо, это много значило в местном табеле о рангах. Рядом с ложем стоял какой-то совсем молодой человек и молча выслушивал, о чем совещался со своими приближенными царь, не произнося ни слова и даже не шевелясь. Видимо, слуга, решил я. Одет он был достаточно нарядно, но личный камердинер царя и не должен выглядеть бедным рабом.

Обменявшись с царем десятком фраз, Йоав взглянул в мою сторону и кивнул мне. Я подошел и взглянул поближе, в неверном свете слабой масляной лампадки…

Этого человека в нашем мире всегда рисуют или юношей, или мужем в расцвете лет – но если бы меня запустили в комнату, где было бы сто человек, и велели бы опознать среди них царя Давида, я бы его узнал. Он не был похож ни на один свой портрет, ни на одну икону – и одновременно был похож на все. Тонкое лицо, на котором, кажется, обострились от болезни все черты, пронзительный взгляд, нос с небольшой горбинкой, маленький шрам над правой бровью (и он ведь провел жизнь в походах!) – и все это обрамляла россыпь седых волос, длинных, вьющихся, словно у юноши, только совершенно белых… Был ли он в юности белокурым, или даже рыжим, как считают некоторые? Вот поди, спроси теперь. Но сейчас эти волосы светились, словно нимб, и украшали его чело, как корона.

Тело было прикрыто, и только правая рука царя лежала поверх медвежьей шкуры, и эта ладонь несла на себе отпечаток всех пережитых лет. Пигментные пятнышки на коже, узловатые суставы, и еще один шрам на тыльной стороне ладони – только шрамы не уродовали его, как Йоава, а скорее придавали облику благородную суровость. «Иш дамим», как называли его и враги, и друзья, и даже его Бог так его однажды назвал, «муж кровей», которому не позволено было строить храм. Но не только чужая кровь проливалась в его походах – его собственная тоже.

– Подойди, – сказал он.

Я упал на колени и не мог сдержать своих чувств…

– Что ты плачешь? – спросил он.

– Я не плачу, мой царь, – ответил я, и тут же почувствовал, что это неправда, что по щеке что-то сползало, какая-то капля – кажется, впервые с тех пор, как попали мы сюда, да и вообще кто его знает, с каких именно пор…

– Я… я радуюсь, царь. Я вижу тебя. И значит, правда всё то, что говорили еще в моей стране о тебе и о потомстве твоем. И о спасении, которое получит от твоего Потомка народ Израиля и все люди.

– Ты послан ко мне Богом? – спросил он сразу самое главное, и я даже не знал, что ему ответить.

– Наверное, послан, – сказал я, – только я сам не знаю, зачем. Может быть, чтобы увидеть тебя живым и рассказать об этом остальным в моей стране.

– Когда будет отшествие твое? Видишь, Йоав хочет, чтобы ты воевал за нас. Много вокруг нас врагов, хоть и дарован нам ныне мир. Успеешь ли ты?

Он говорил о тех же самых земных заботах, что и его полководец, но говорил совсем по-другому, и было ясно, что не в военных планах тут дело, а в чем-то совсем ином.

– Я не знаю, господин мой царь.

Давид молчал, и тогда я решился продолжить.

– Но я скажу тебе о том, что знаю, ничего не утаю от тебя, мой царь. Я пришел из дней, которые наступят, из страны далекой, и сам не знаю, как Господь перенес меня сюда. Я мало знаю, и не дано мне слова для тебя. Но я знаю: всё, что обещал тебе Господь, всё исполнится. Велико будет имя твое в Израиле и по всей земле, и вечна будет память о тебе. Твой сын, и сын твоего сына, и его сын будут править в Иерусалиме, и через три тысячи лет будут петь на его улицах: «Давид – царь Израиля». Но не это даже главное. От потомков твоих родится Отрасль, истинный Царь Израиля, Спаситель мира. Знай, что всё это будет, и назовут его Сыном Давидовым.