Фигль-Мигль - Волки и медведи

– Так то сервиз. И знал бы ты, как из-за него взволчились, можно вообразить, гости тарелки сожрали вместе с котлетами. Сколько мужества потребно в наше время для самого обыденного надругательства! До сих пор строчу для Горсовета отчёты. Давай, кстати, подумаем, что бы ещё такого отписать. Мог я посредством сервиза изобличить заговорщиков и казнокрадов?

– Не лучше ли подумать о том, как вообще не давать отчётов?

– Вона ты куда, – протянул Илья Николаевич. – Нет. Больно протористое дело.

– Зато и барыш, если повезёт, другой.

– Ты говоришь «барыш», а в уме, боюсь, держишь «благо отечества».

– А ты считаешь, что у меня его нет?

– Я считаю, что у твоей совести фантомные боли.

– Моя совесть! – с силой сказал Канцлер после паузы. – Значит, думаешь, что она мёртвым сном спит? Так почему…

– Не грози мне, пожалуйста, исповедью. Ты не так глуп, чтобы спрашивать «почему», во всяком случае, спрашивать у меня. Я только знаю, что без полной победы не видать тебе денег. Мы сколь угодно долго можем встречаться вот так, под покровом ночи и тайны, но реальные чеки пойдут, когда ты предъявишь артефакты поубедительнее. Ну, я не знаю, головы какие-нибудь… варварские царьки в цепях… Мы из ума-то ещё не выжили, пусть процесс и идёт полным ходом. Договор был о варварах, а ты зачищаешь провинции. Ты взял автовских детей в заложники! А судя по тому, что на голубом глазу предложил члену Городского совета испытать силы в амплуа узурпатора, на провинциях не остановишься. Кстати, если тебе интересно, мы посылаем с инспекцией на Финбан комиссара по расследованиям преступлений против человечности, вот до чего дошло. Они же натурально режут друг друга. Надеюсь, ты этого хотел, когда Разноглазого с глаз долой отсылал?

– С каких пор вам интересно, режем мы здесь друг друга или не режем?

– «Мы»? Это даже не смешно. Кого, кроме себя, ты сумеешь убедить, что стал своим для этих скотов? Господи, Коля! Очнись, ради себя и общественного спокойствия!

– Илька, ничего-то ты не понял, – сказал Канцлер, и так весело, чисто, молодо прозвучал его голос, словно очнулся от двадцатилетней комы, воскрес после двадцати лет тюрьмы – или благодать амнезии накрыла давнее бесчестие. Внезапно утратив силу пятнать каждый миг последующей жизни, оно оказалось ссохшимся и нелепо-жалким: так престарелый тиран, проданный своими преторианцами, в одночасье оказывается не символом ущерба, какой он может нанести другим, а ущербом во плоти, вся мерзость которой закупорена в ней же. Но это длилось недолго.

– А Порт – это не убедительный артефакт? – На этот раз голос Николая Павловича прозвучал тихо и если не бесстрастно, то без обертонов.

– И зачем ты это сделал? Как ты собираешься управлять Портом?

– Я не буду им управлять. Я буду его контролировать. Вот и пойдут чеки из казны, правда?

– Я не стану тебе помогать, – сказал Илья после паузы и очень решительно. – Я даже выступлю на ближайшем заседании Горсовета. Открою им, так сказать, глаза на твой цезаризм. На хаос, в который ты всех нас готов ввергнуть. Гражданскую войну, в конце-то концов.

– Конечно, – отозвался Канцлер, – конечно, выступи. Открой. Достучись до людей, которые не в состоянии ни руководить народом, ни спасти его, ни умереть вместе с ним. У которых один метод: чего не вижу, того нет – следовательно, чтобы всё было в порядке, нужно покрепче зажмуриться. Не поднять тебе эти веки.

– Попытка не пытка, – сказал Илья весело.

Канцлер не принял его тон.

– Постыдное, отвратительное малодушие! Все вы, не признаваясь себе, рассчитываете умереть до того, как начнётся.

– А оно начнётся?

– Уже началось.

– И ты считаешь, что начал не ты?

– Есть объективные процессы, Илья. Если ты дашь себе труд подумать…

– Дорогуша, думаю я только о наживе. И это возвращает нас к вопросу о Порте. Если Город не встанет на защиту чего другого, то за свои деньги биться будет до последнего, не сомневайся.

– Как? – ровным голосом спросил Канцлер. – Как вы будете биться? В техническом смысле слова?

Через два часа, когда я прогуливался уже в другом коридоре, на меня налетел Фиговидец, едва не сбил с ног и, прошипев «прошу прощения», понёсся бы дальше, не схвати я его за рукав.

– Он мне заявил, что мои путевые дневники – государственная собственность Охты! Что у них, видите ли, стратегические интересы! Что у них режим секретности! Что меня мало того что ограбят, так ещё рассказывать об этом запретят! Я ему дам подписку! Я ему устрою неразглашение! Чмо! Гопота правобережная!

– Так-так.

Фиговидец вспыхнул, но не стал оправдываться. Вылетело слово – значит, вылетело. Он был упрямый парень, задавака – и при этом, к несчастью для себя, внутренне честный. Некстати давший о себе знать гонор белого человека мгновенно привёл на память и соответствующее бремя, а согнувшись под бременем, фарисей не мог не вспомнить хотя бы отношение правобережных к китайцам и грубые предрассудки, которые он осуждал и пытался искоренить. Но, как я уже заметил, он и не подумал извиниться.

– Я гражданин Города, – чуть ли не со скрипом сказал вместо этого Фиговидец. – А он…

– Да кто?

– Сергей Иванович, естественно. Император трёх избушек. Треуголка без Наполеона. Своепожиратель! Говорит об империи, а подразумевает нечто прямо противоположное: тюрьму, не знаю, секту! Он, видимо, полагает, что «преумножить» означает «отобрать». Я ему говорю: «отобрать» – это целеполагание тех самых варваров, с которыми вы воюете. А он отвечает, что «отобрать» – это когда для себя лично, а он изымает в интересах государства, для всех, то есть не отбирает, а национализирует.

– Действительно. И куда ты теперь?

– К Платонову, куда ещё.

– Ну пошли.

По дороге Фиговидец досчитал до скольки успел, пораскинул мозгами и Канцлеру изложил претензии хмуро, но чётко, ровным голосом. Канцлер отозвался тотчас.

– Сергей Иванович будет наказан за самоуправство. Примите мои извинения и покорную просьбу: предоставьте ваши рукописи для снятия копий. Я лично гарантирую сохранность.

Фиговидец растерялся.

– Не нужно наказывать, – буркнул он. – Просто объясните. А копии – пожалуйста. Я сам их сниму, так выйдет аккуратнее и быстрее. Толкования, карты… Заодно проверю геометрическую точность нанесения объектов. – (Со слонами и богиней Невы у него был полный порядок, а вот с геометрической точностью – вряд ли.) – Мне не трудно.

Мне скажут: неважная победа над человеком, которого легче лёгкого обезоружить вежливым словом и покорной просьбой о содействии. И разве чего-то стоила вежливость здесь, в канцелярии непроницаемой тьмы – и даже то, что слова не были пустыми? Он отстоял свою собственность, потому что, как выяснилось, никто на неё не посягал. Не потерял лица, потому что по лицу не ударили. Как будто вышел на арену, равно готовый к чуду и к смерти, а звери отворачивались и зевали.