Генрик Сенкевич - Потоп

– Сколько их там? – спросил Кмициц.

– Человек шесть, а может, и все восемь, не мог я толком сосчитать, – ответил Сорока.

– Наше счастье! Против нас им не устоять!

– Не устоять, пан полковник, надо бы только живьем которого взять да попытать огнем, чтоб дорогу показал.

– Будет еще время. Берегись!

Не успел Кмициц сказать: «Берегись!» – как струйка белого дыма расцвела в зарослях и словно птицы зашумели неподалеку в траве, в каких-нибудь трех десятках шагов от хаты.

– Подковными гвоздями из дробовика стреляют! – сказал Кмициц. – Коли нет у них мушкетов, ничего они нам не сделают, из дробовика сюда не достать.

Держа одной рукой опертый о седло мушкет, Сорока сложил у губ другую руку и крикнул:

– А ну покажись который из кустов, мигом уложу!

На минуту наступила тишина, затем из зарослей раздался грозный голос:

– Вы кто такие?

– Да уж получше тех, что промышляют на большой дороге.

– По какому праву вы заняли наш дом?

– Ты, разбойник, о праве спрашиваешь! Заплечных дел мастер научит вас праву, а покуда проваливай!

– Мы вас, как барсуков, отсюда выкурим!

– Поди-ка сунься! Смотри, как бы сам в дыму не задохся!

Голос в зарослях умолк, разбойники, видно, стали держать совет, а Сорока тем временем шепнул Кмицицу:

– Надо будет одного заманить и связать, будет у нас и заложник и проводник.

– Коль придет сюда который, – возразил ему Кмициц, – так не раньше, чем мы слово дадим.

– С разбойниками и слова можно не держать.

– А лучше его не давать! – оборвал его Кмициц.

Со стороны зарослей долетел новый вопрос:

– Чего вам надобно?

Тут заговорил сам Кмициц:

– Мы как приехали, так бы и уехали, кабы ты, дурень, обошелся учтиво, не начинал с пальбы.

– Не усидеть тебе тут, вечером нас сто сабель придет!

– К вечеру две сотни драгун придет, а болото тебе не защита, есть у нас такие, что проедут, как и мы проехали.

– Так вы солдаты?

– Да уж не разбойники.

– А из какой хоругви?

– А ты что, гетман? Тебе отчет мы давать не станем.

– Говорю вам, волки вас тут съедят.

– А вас воронье сгложет.

– Отвечайте, чего вам надобно, черт бы вас побрал! Зачем влезли в нашу хату?

– А ты поди сам сюда! Нечего глотку драть из кустов. Поближе! Поближе!

– Даешь слово?

– Слово рыцарям дают, не разбойникам. Хочешь – верь, не хочешь – не верь!

– Двоим можно?

– Можно!

Через минуту из зарослей в какой-нибудь сотне шагов вышли два высоких плечистых человека. Один из них сутулился и, видно, был уже преклонный старик, другой держался прямо, только на ходу вытягивал с любопытством шею; на обоих были крытые серым сукном полушубки, какие носила шляхта поплоше, высокие яловичные сапоги и надвинутые на глаза меховые шапки.

– Что за дьявольщина! – пробормотал Кмициц, пристально всматриваясь в обоих.

– Чудеса, да и только, пан полковник! – воскликнул Сорока. – Ведь это наши люди?

Старик и парень были уже в нескольких шагах, но узнать пришельцев не могли, так как их заслоняли лошади.

Внезапно Кмициц шагнул вперед.

Но и тут они не признали пана Анджея, потому что лицо его было закрыто повязкой; они только приостановились и смерили его любопытными и беспокойными глазами.

– Где же твой другой сын, пан Кемлич? – спросил Кмициц. – Уж не сложил ли свою голову?

– Кто это? А? Что? Кто это говорит? – странным, словно бы испуганным голосом произнес старик.

И застыл, раскрыв глаза и разинув рот; но у сына глаза были моложе и зорче, он внезапно сорвал шапку с головы.

– Господи помилуй! Отец, да это пан полковник! – крикнул он.

– О, Господи! О, Иисусе сладчайший! – завопил старик. – Так это пан Кмициц!!

И оба они стали навытяжку, как положено приветствовать начальника, а на лицах их изобразились испуг и изумление.

– Ах, такие-сякие! – улыбнулся Кмициц. – Из дробовика салютовали!

Тут старик бросился назад с криком:

– Эй сюда, все сюда!

Из зарослей показалось еще несколько человек, среди них второй сын старика и смолокур; не зная, что случилось, все они бежали сломя голову с оружием наготове; но старик снова закричал:

– На колени, шельмы, на колени! Это пан Кмициц! Какой это дурак вздумал стрелять? Ну-ка, признавайся!

– Да ты сам, отец, и стрелял! – сказал молодой Кемлич.

– Брешешь! Брешешь, как пес! Пан полковник, ну кто мог знать, что это ты сам у нас в доме! Господи Боже мой, да я все еще глазам своим не верю!

– Я сам, собственной персоной! – промолвил Кмициц, протягивая ему руку.

– О, Господи! – воскликнул старик. – Такой гость в лесу! Глазам своим не верю! Чем мы тут тебя, пан полковник, потчевать будем? Да кабы мы знали, кабы ведали! – Тут он обратился к сыновьям: – Ну-ка, болваны, беги который-нибудь в погреб да принеси меду!

– Дай, отец, ключ! – сказал один из сыновей.

Старик стал искать за поясом ключ, подозрительно поглядывая на сына.

– Ключ? Как бы не так! Знаю я тебя, цыгана, ты сам больше выпьешь, чем сюда принесешь. Сам схожу! Ишь чего захотел: дай ему ключ! Ступайте да отвалите бревна, а уж отворю и принесу я сам!

– Да у тебя, пан Кемлич, я вижу, погребок укрыт под бревнами? – сказал Кмициц.

– Да разве тут что-нибудь убережешь с этими разбойниками! – показал старик на сыновей. – Они бы отца сожрали. Вы еще здесь?! Ступайте отвалите бревна. Так-то вы слушаетесь того, кто вас породил?

Сыновья метнулись опрометью за хату, к кучам нарубленных бревен.

– Ты, как я вижу, по-прежнему воюешь с сыновьями? – спросил Кмициц.

– Разве с ними в мире проживешь? Драться умеют, добычу брать умеют, но как дело дойдет до дележа с отцом – из глотки приходится вырывать свою часть! Вот она, утеха моя! А парни как туры! Пожалуй, пан полковник, в хату, а то здесь холод пробирает. Господи Боже мой, такой гость, такой гость! Ведь мы под твоим начальством больше захватили добычи, чем тут за целый год! А теперь вот горе! Одна бедность! Худые времена, и чем дальше, тем все хуже, да и старость не радость! Пожалуй в хату, в убогую нашу хижинку! Господи, да разве мог я ждать такого гостя!

Старый Кемлич говорил странно торопливым и жалобным голосом и все бросал по сторонам быстрые, беспокойные взгляды. Это был костистый, высоченного роста старик, с вечно недовольным, кислым лицом. Глаза у него, как и у обоих сыновей, были косые, брови кустистые и такие же усы, из-под которых торчала уродливо выпяченная нижняя губа, которая, как у всех беззубых людей, при разговоре поднималась к самому носу. Старому, сморщенному лицу странно не соответствовала крепкая фигура, выказывавшая необыкновенную силу и живость. Движения его были стремительны, точно весь он был на пружинах; он непрестанно вертел головой, стараясь охватить глазом все, что его окружало: и людей, и предметы. По мере того, как в нем просыпался служака, трепетавший перед бывшим начальником, а быть может, и привязанный к нему, старик все униженней держался с паном Анджеем.