Генрик Сенкевич - Потоп

Все онемели от ужаса.

– А когда я с гневом и отвращением отверг его предложение – закончил Богуслав, – этот медный лоб сказал мне: «Поеду к Радзеёвскому, тот мне щедро золотом заплатит!»

– Я не друг бывшему королю, – сказал Януш, – но когда бы мне кто-нибудь сделал такое предложение, я приказал бы без суда поставить его к стенке, а напротив – шестерых мушкетеров.

– В первую минуту и я хотел так поступить, – ответил Богуслав, – но мы говорили один на один, и как же все стали бы тогда кричать о тиранстве и самовольстве Радзивиллов! Я только припугнул его, сказал, что и Радзеёвский, и шведский король, и даже сам Хмельницкий казнят его за это; словом, я довел этого преступника до того, что он отказался от своего умысла.

– Зачем? Живым не надо было отпускать! Посадить на кол злодея – вот чего достоин он! – вскричал Корф.

Богуслав обратился вдруг к Янушу:

– Я надеюсь, что кара его не минует, и первый предлагаю не дать ему умереть своею смертью; но казнить его можешь только ты один, ясновельможный князь, ибо он твой придворный и твой полковник!

– О, Боже! Мой придворный? Мой полковник? Кто он? Говори, ясновельможный князь!

– Его зовут Кмициц! – сказал Богуслав.

– Кмициц?! – в ужасе повторили все присутствующие.

– Это неправда! – крикнула внезапно панна Биллевич, вставая с кресла; грудь ее вздымалась, глаза сверкали гневом.

Воцарилось немое молчание. Одни не успели еще опомниться, ошеломленные страшной новостью, другие были потрясены дерзостью девушки, которая осмелилась бросить в лицо молодому князю обвинение во лжи; россиенский мечник бормотал только: «Оленька! Оленька!» – а Богуслав, изобразив печаль на лице, сказал без гнева:

– Коли он родич или нареченный жених твой, милостивая панна, то мне жаль, что я рассказал эту новость: но выбрось его из сердца, ибо недостоин он тебя!

Минуту еще стояла она, пылая и дрожа от муки и ужаса; но краска медленно сошла с ее лица, и оно снова стало холодным и бледным; она опустилась в кресло и сказала:

– Прости, ясновельможный князь! Зря я тебе прекословила. От этого человека всего можно ждать!

– Пусть меня Бог накажет, коль чувствую я что-нибудь еще, кроме жалости, – мягко ответил князь Богуслав.

– Это был нареченный жених панны Александры, – промолвил князь Януш. – Я сам их сватал. Человек молодой, горячая голова, натворил тут Бог весть чего. Я спасал его от суда, ибо солдат он храбрый. Знал, что был он смутьян и смутьяном останется. Но чтобы шляхтич дошел до такой низости – этого я не ждал даже от него.

– Злой он был человек, я давно это знал! – сказал Ганхоф.

– И не остерег меня? Почему же? – с укоризною в голосе спросил Януш.

– Я боялся, ясновельможный князь, что ты меня в зависти заподозришь, – ведь он всегда и во всем был первым.

– Horribile dictu et auditu [107], – сказал Корф.

– Не будем больше говорить об этом! – воскликнул Богуслав. – Коли вам тяжело слушать, то каково же панне Биллевич.

– Ясновельможный князь, не обращай на меня внимания, – сказала Оленька, – я все теперь готова выслушать.

Однако ужин подошел к концу; подали воду для рук, после чего князь Януш встал первым и подал руку пани Корф, а Богуслав Оленьке.

– Изменника Господь уже наказал, ибо кто потерял тебя, потерял небо, – сказал он ей. – Нет и двух часов, как я с тобой познакомился, прелестная панна, а рад бы видеть тебя вечно не в скорби и слезах, а в радости и счастье!

– Спасибо, ясновельможный князь! – ответила Оленька.

Когда дамы ушли, мужчины снова вернулись к столу искать утехи в вине, и чары пошли по кругу. Князь Богуслав пил до изумления, потому что был доволен собой. Князь Януш беседовал с россиенским мечником.

– Утром я ухожу с войском в Подлясье, – сказал он ему. – В Кейданы придет шведский гарнизон. Бог один знает, когда я ворочусь. Ты не можешь, милостивый пан, оставаться здесь один с девушкой среди солдат, это неприлично. Вы поедете с князем Богуславом в Тауроги, девушка может остаться там при дворе княгини.

– Ясновельможный князь! – ответил ему россиенский мечник. – Бог дал нам собственный угол, зачем же нам уезжать в чужие края? Великая это милость, что ты о нас помнишь. Но не хотим мы злоупотребить ею, и лучше бы нам воротиться под собственный кров.

Князь не мог объяснить мечнику всех причин, почему ни за что на свете не хочет он выпускать Оленьку из своих рук, но об одной из них он сказал ему со всей жестокой откровенностью магната:

– Коль хочешь счесть это за милость, что ж, тем лучше! Но я тебе скажу, что это и предосторожность. Ты будешь там заложником, ответишь мне за всех Биллевичей, которые, я это хорошо знаю, не из числа моих друзей и готовы поднять против меня Жмудь, когда я уйду в поход. Посоветуй же им сидеть здесь смирно, ничего против шведов не предпринимать, ибо за это вы мне головой ответите, ты и твоя племянница.

У мечника, видно, терпение лопнуло, он ответил с живостью:

– Напрасно стал бы я ссылаться на свои шляхетские права. Сила, ясновельможный князь, на твоей стороне, а мне все едино, где сидеть в темнице, – пожалуй, там даже лучше, нежели в Кейданах!

– Довольно! – грозно сказал князь.

– Ну что ж, довольно так довольно! – ответил мечник. – Но Бог даст, кончатся насилия, и снова будет царствовать закон. Короче: не грози мне, ясновельможный князь, я тебя не боюсь.

Богуслав, видно, заметил, что молнии гнева бороздят лицо Януша, и торопливо приблизился к собеседникам.

– О чем это вы толкуете? – спросил он, встав между ними.

– Я сказал пану гетману, – сердито ответил мечник, – что, по мне, лучше темница в Таурогах, нежели в Кейданах.

– Нет в Таурогах темницы, там дом мой, и примут тебя там как родного. Я знаю, гетман хочет видеть в тебе заложника, но я вижу дорогого гостя.

– Спасибо, ясновельможный князь, – ответил мечник.

– Это тебе, милостивый пан, спасибо! Давай чокнемся да выпьем вместе, ибо дружбу, говорят, надо тотчас полить вином, чтобы не завяла она в самом зародыше.

С этими словами Богуслав подвел мечника к столу, и они стали чокаться, пить да знай подливать.

Спустя час мечник, покачиваясь, возвращался к себе.

– Простой пан! Достойный пан! – повторял он вполголоса. – Лучше его днем с огнем не сыщешь! Золото! Чистое золото! Я бы за него жизни не пожалел!

Братья между тем остались одни. Им надо было поговорить, да и письма пришли, за которыми к Ганхофу был послан паж.

– Во всех твоих речах о Кмицице, – заговорил Януш, – само собою, ни слова правды?

– Само собою, ни слова! И ты это лучше меня знаешь. Ну, каково? Сознайся, не прав разве был Мазарини? Одним ударом жестоко отомстить врагу и пробить брешь в этой прелестной крепости! А? Кто еще так сумеет? Вот это интрига, достойная первого в мире двора! Нет, что за жемчужина эта панна Биллевич, а как хороша, а как горда, как величава, прямо княжеской крови! Я думал, ума лишусь!