Генрик Сенкевич - Потоп

Пришли во Львов и донесения о том, что Тыкоцин пал, и возрадовались умы. Достойно удивления, что толки о падении замка начались еще до прибытия гонцов. В одном только не соглашались люди: одни уверяли, что виленский воевода умер, другие – что попал в неволю; но все твердили, что Сапега во главе крупных сил ушел уже из Подлясья и вступил в Люблинское воеводство, чтобы соединиться с гетманами, что по дороге бьет он шведов и силы его растут с каждым днем.

Прибыли, наконец, посланцы и от самого Сапеги, и много их явилось, не более и не менее, как целую хоругвь прислал воевода в распоряжение короля, желая тем самым почет оказать государю, охранить особу его ото всяких случайностей, а может статься, и себя тем самым возвысить в его глазах.

Привел эту хоругвь молодой полковник Володыёвский, которого хорошо знал король. Ян Казимир тотчас повелел ему явиться, обнял его и сказал:

– Здравствуй, славный солдат мой! Много воды утекло с той поры, как потеряли мы тебя из виду. Пожалуй, под Берестечком видали мы тебя в последний раз, и весь ты был обагрен тогда кровью.

Пан Михал склонился к ногам короля и ответил:

– И в Варшаве был я потом, государь, в замке, с нынешним киевским каштеляном.

– И все служишь по-прежнему? Не хочется дома отдохнуть от трудов?

– В беде была Речь Посполитая, да и именье мое пропало в нынешней смуте. Негде голову мне приклонить, государь! Но я об том не тужу, думаю, что служба твоему королевскому величию и отчизне – это первый мой долг.

– Побольше бы нам таких, побольше! Не бесчинствовал бы тогда у нас враг. Бог даст, придет время и для наград, а теперь рассказывай, что сделали вы с виленским воеводой?

– Виленский воевода пред судом Всевышнего. Мы на последний приступ шли, когда он испустил дух.

– Как же это было?

– Вот донесение витебского воеводы, – ответил пан Михал.

Король взял послание Сапеги, стал было читать, но тут же прервал чтение.

– Пишет мне пан Сапега, – сказал он, – что великая литовская булава vacat [179], ошибается он, не vacat, ибо ему мы ее отдаем.

– Нет никого более достойного, чем воевода, – промолвил пан Михал, – и до самой твоей смерти все войско будет благодарить за это тебя, государь.

Улыбнулся король солдатскому этому простодушию и продолжал читать.

Через минуту он вздохнул.

– Самой прекрасной жемчужиной мог бы стать Радзивилл в нашей короне, когда бы не иссушили душу его гордыня и ересь, в коей он коснел. Свершилось! Пути Господни неисповедимы! Радзивилл и Опалинский почти в одно и то же время… Суди же их, Господи, не по грехам их, но по милосердию твоему.

Наступило молчание, затем король снова стал читать письмо.

– Спасибо пану воеводе, – сказал он, кончив читать, – за то, что прислал он нам целую хоругвь и самого доблестного, как он пишет, рыцаря. Но я тут в безопасности, а такие рыцари более всего на поле брани надобны. Отдохнете немного, а там я пошлю вас на подмогу пану Чарнецкому, ибо на него шведы направят главный удар.

– Довольно уж мы под Тыкоцином отдыхали, государь! – с жаром воскликнул маленький рыцарь. – Нам бы теперь только коней покормить, и мы еще сегодня можем тронуться в путь, чтобы с паном Чарнецким упиться вражеской кровью! Великое это счастье лик твой зреть, государь, но и на шведов спешим мы ударить.

Лицо короля прояснилось. Отеческой добротой засветилось оно, и, глядя с удовольствием на неукротимого маленького рыцаря, король сказал:

– Это ты первый бросил свою полковничью булаву к ногам покойного князя воеводы?

– Не первый я ее бросил, государь, а в первый и, даст Бог, в последний раз нарушил воинскую дисциплину. – Запнулся тут пан Михал и прибавил через минуту: – Нельзя было иначе!

– Верно! – подтвердил король. – Тяжелые это были времена для тех, кто знает, что такое воинская дисциплина; но и в покорстве надо знать границы, ибо, преступив их, можно совершить грех. Много ли офицеров осталось с Радзивиллом?

– В Тыкоцине мы из офицеров нашли одного только пана Харлампа, – не ушел он сразу от князя, а потом в беде не захотел его оставить. Одна только жалость удерживала его, ибо сердцем был он с нами. Еле мы его выходили, такой уж был у них голод, а он еще у себя ото рта отымал, чтобы князя покормить. Сюда, во Львов, приехал он теперь о милосердии молить ваше величество, да и я челом бью за него, государь, ибо человек он заслуженный и храбрый солдат.

– Пусть придет ко мне, – сказал король.

– Должен он, государь, важную весть тебе объявить, а слышал он ее от князя Богуслава в Кейданах. Жизни и безопасности священной для нас твоей особы весть эта attinet.

– Уж не о Кмицице ли?

– Да, государь!

– А ты знавал его?

– Знавал и дрался с ним, но где он сейчас, не знаю.

– Что ты о нем думаешь?

– Государь, коль отважился он на такое, нет таких мук, которых этот человек был бы достоин, – он исчадие ада.

– Вот и неправда! – сказал король. – Поклеп взвел на него князь Богуслав. Но не будем говорить об этом, скажи мне, что ты знаешь об его прошлом?

– Всегда это был великий воитель, несравненный в ратном искусстве. Другого не сыщешь такого, кто был бы способен с несколькими сотнями учинять такие набеги, как он учинял на Хованского, страху задавши всему его войску. Это просто чудо, что шкуру с него не содрали и барабан ею не обтянули! Дай тогда кто-нибудь Хованскому самого князя в руки, он не был бы так рад, как если бы ему Кмицица поднесли в подарок. Ведь до того дело дошло, что Кмициц на серебре Хованского едал, на его ковре спал, на его санях и на его коне езживал. Но потом стал он и своих утеснять, страх как своевольничал, instar пана Лаща мог приговорами епанчу себе подшить, а в Кейданах вовсе пал.

Тут Володыёвский подробно рассказал обо всем, что произошло в Кейданах.

Ян Казимир слушал его со вниманием, а когда пан Михал стал описывать, как Заглоба сперва сам бежал из плена, а потом и товарищей всех освободил, король так и покатился со смеху.

– Vir incomparabilis! Vir incomparabilis! [180] – повторял он. – А он тут с тобою?

– Готов явиться по твоему приказу, государь! – ответил Володыёвский.

– Улисса превзошел этот шляхтич! Приведи же его к столу, пусть потешит нас, да заодно и Скшетуских пригласи, а теперь рассказывай дальше, что ты еще знаешь про Кмицица?

– Из писем, что нашли мы при Рохе Ковальском, узнали мы, что в Биржи везли нас на смерть. Князь преследовал нас, окружить пытался, да не удалось ему нас захватить. Ускользнули мы благополучно. Мало того, неподалеку от Кейдан Кмицица поймали, и я его тотчас приговорил к расстрелу.

– Ого! – сказал король. – Вижу, у вас там в Литве скоро дело делалось!

– Но пан Заглоба велел прежде его обыскать, посмотреть, нет ли при нем каких писем. Вот и нашлось при нем письмо гетмана, и узнали мы, что, когда бы не он, не стали бы нас в Биржи везти, а тут же в Кейданах на месте и расстреляли.