Генрик Сенкевич - Потоп

– Спасибо, брат, на добром слове! Во всем повинен тот, кто слушает злого совета. Наши вольности кое-кому как бельмо на глазу. Чем больше погибнет шляхты, тем легче будет ввести absolutum dominium. [20]

– Неужто же нам ради того погибать, чтобы дети наши стонали в неволе?

Воевода ничего не ответил, а изумленная шляхта переглянулась.

– Так вот оно дело какое? – раздались многочисленные голоса. – Так это нас сюда на убой послали? Теперь мы поняли! Не сегодня начались эти разговоры об absolutum dominium! Но коли на то пошло, так и мы сумеем позаботиться о наших головах!

– И о наших детях!

– И о нашем имении, которое враг будет опустошать igne et ferro. [21]

Воевода молчал.

Весьма странным способом воодушевлял своих солдат этот военачальник.

– Король всему виною! – кричало все больше голосов.

– А вы помните историю Яна Ольбрахта? – спросил воевода.

– «При короле Ольбрахте погибла вся шляхта!» Измена, братья!

– Король, король изменник! – крикнул чей-то смелый голос.

Воевода молчал.

Но тут Острожка, стоявший рядом с ним, захлопал себя по ляжкам и так пронзительно запел петухом, что все взоры обратились на него.

– Братья шляхтичи, голубчики! Послушайте мою загадку!

Шляхтичи, переменчивые, как погода в марте, мгновенно забыли о своем негодовании; сгорая от любопытства, они хотели теперь одного – поскорее услышать новую остроту шута.

– Слушаем! Слушаем! – раздались голоса.

Шут, как обезьяна, заморгал глазами и стал читать пискливым голосом:

– Король, король! Клянусь богом, Ян Казимир! – раздались голоса со всех сторон.

И толпа разразилась громовым хохотом.

– А чтоб его, как здорово сочинил! – кричала шляхта.

Воевода смеялся вместе со всеми; но когда толпа поутихла, сказал глубокомысленно:

– И за такое дело мы должны теперь кровь проливать, сложить свои головы!.. Вот до чего дошло! На тебе, шут, дукат за добрую загадку!

– Кшиштофек! Кших, дорогой мой! – ответил Острожка. – Почему ты нападаешь на других за то, что они держат скоморохов, а сам не только держишь меня, но еще и за загадки приплачиваешь? Дай же мне еще дукат, я загадаю тебе другую загадку.

– Такую же хорошую?

– Только подлинней. Дай сперва дукат.

– Бери!

Шут снова захлопал руками, как крыльями, снова запел петухом и крикнул:

– Братья шляхтичи, послушайте, кто это такой:

Все присутствующие тотчас отгадали и эту загадку. Два-три сдавленных смешка раздались в толпе, после чего воцарилось глубокое молчание.

Воевода побагровел и совсем смешался, ибо все взоры были устремлены на него, а шут все поглядывал на шляхтичей, а потом спросил:

– Так как же, дорогие мои, никто из вас не может отгадать, кто это такой?

Немое молчание было ответом, тогда Острожка с пренахальным видом обратился к воеводе:

– Неужто и ты, Кших, не знаешь, о каком бездельнике был тут разговор? Не знаешь? Тогда плати дукат!

– Бери! – ответил воевода.

– Бог тебя вознаградит!.. Скажи, Кших, а ты не старался получить подканцлерство после бегства Радзеёвского?

– Не время шутки шутить! – отрезал Кшиштоф Опалинский.

И, сняв шапку, поклонился шляхте:

– Будьте здоровы! Мне пора на военный совет.

– Ты, Кших, хотел сказать: на семейный совет, – поправил его Острожка. – Вы ведь там все родичи, и совет будете держать о том, как бы дать отсюда тягу. – После этого он повернулся к шляхте и, сняв шапку, поклонился, точь-в-точь как воевода: – А вам, – сказал он, – только этого и надо!

И они ушли вдвоем, но не успели сделать и двух десятков шагов, как поднялся оглушительный хохот; он звучал в ушах воеводы до тех пор, пока не потонул в общем шуме стана.

Военный совет и впрямь состоялся, и председательствовал на нем воевода познанский. Это был небывалый совет! В нем принимали участие одни только вельможи, не знавшие военного дела. Они были великопольскими магнатами и не следовали, да и не могли следовать примеру литовских или украинских «самовластителей», которые, как саламандры, жили в непрестанном огне.

Там что ни воевода или каштелян, то был военачальник, у которого никогда не пропадали на теле красные следы от кольчуги, который молодость проводил на востоке, в степях и лесах, в станах и лагерях, среди битв, засад и преследований. Здесь же были одни вельможи, занимавшие высокие посты, и хотя во время войн они тоже выступали в походы с шляхетским ополчением, однако никогда не бывали военачальниками. Мир ненарушимый охладил боевой пыл и у потомков тех рыцарей, перед которыми некогда не могли устоять железные когорты крестоносцев, превратил их в державных мужей, ученых, сочинителей. Только суровая шведская школа научила их тому, что они успели забыть.

А пока вельможи, собравшиеся на совет, неуверенно переглядывались и, боясь заговорить первыми, ждали, что скажет «Агамемнон», воевода познанский.

«Агамемнон» же ровно ничего не смыслил в военном деле, и речь свою снова начал с жалоб на неблагодарность и бездействие короля, который всю Великую Польшу и их самих с легким сердцем отдал на растерзание врагу. И как же был красноречив воевода, какую величественную принял осанку, достойную, право же, римского сенатора: голову он держал высоко, черные глаза его метали молнии, уста – громы, а седеющая борода тряслась от воодушевления, когда он живописал грядущие бедствия отчизны.

– Кто же страждет в отчизне, – говорил он, – как не сыны ее, а здесь нам придется пострадать первым. Наши земли, наши поместья, дарованные предкам за заслуги и кровь, будет первыми попирать враг, который, как вихрь, приближается к нам с моря. За что же мы страдаем? За что угонят наши стада, потопчут наши хлеба, сожгут деревни, построенные нашими трудами? Разве это мы нанесли обиды Радзеёвскому, разве мы несправедливо осудили его и преследовали как преступника, так что он вынужден был искать покровительства у иноземцев? Нет! Разве мы настаиваем на том, чтобы пустой титул шведского короля, который стоил уже моря крови, был сохранен в подписи нашего Яна Казимира? Нет! Две войны пылают на двух границах – так им понадобилось вызвать еще третью? Пусть Бог, пусть отчизна судят того, кто во всем этом повинен!.. Мы же умоем руки, ибо не повинны мы в крови, которая прольется…