Владимир Свержин - Лицо отмщения

— Мне не о чем с ними переговариваться, — отрезал комендант. — Но им следует выслушать меня. Велите трубить в рог. Пусть твои люди, Майкл, пустят стрелы, да объяви, что те, кто ступит за них хоть шаг, будут убиты.

— Будет исполнено, — склонил голову командир лучников.

— Затем вели кому-нибудь поголосистей прокричать, что тем, кто сейчас, сейчас, а не потом когда-нибудь, — повторил комендант, — сложит оружие, я сохраню жизнь. Те же негодяи и разбойники, что не пожелают воспользоваться моим христианским милосердием, будут развешаны вдоль дороги вместо желудей на окрестных дубах. Да пусть скажет, что это одинаково касается как голодранцев с вилами, так и тех мерзавцев, кто обрядился в броню или же сутану.

— Как вам будет угодно, сэр.

— Поспеши же. Подпусти их на короткую дистанцию так, чтоб они расслышали, какой выбор я им предлагаю. И накрепко запомни, а заодно и расскажи своим парням, что первая нога, заступившая за линию стрел, — сигнал к началу боя. Убивайте всех. И если у святого Петра нынче будет полно работы, это уже не моя вина.

Оперения стрел косо торчали из притоптанной травы, образуя вполне заметную границу. Гуго де Пайен смерил взглядом дистанцию от линии дрожащих на ветру усеченных гусиных перьев и чуть заметно покачал головой.

— Святой отец, — склонился он в седле к стоящему рядом Бернару Клервоскому, — как вы сами видите, крепость не намерена сдаваться. Нам следует отступить и приготовиться к бою. У людей почти нет щитов, нужны хоть плетеные корзины с сеном. Можно использовать захваченные возы, чтобы сделать манталеты. [79] Манталеты — полевое передвижное укрепление, своеобразный забор на колесах, рус. «гуляй-город». Иначе нас всех перестреляют еще до того, как мы дойдем до куртин.

— …Если же кто-нибудь, — ревел со стены чей-то густой бас, — осмелится заступить за обозначенную черту, смерть да будет ему наказанием!

Бернар Клервоский с сожалением поглядел на родственника.

— Гуго, неужели ты полагаешь, что мы будем штурмовать стены?

— У нас нет ни малейшего шанса взять город осадой.

— Мы войдем в ворота, — ничтоже сумняшеся объявил настоятель Клервоской обители и спокойно шагнул за обозначенную стрелами линию. — За истину страждущие, — возгласил Бернар, неспешно, точно прогулочным шагом направляясь к воротам, — не почтут себя несчастными и не устрашатся врага рода человеческого и слуг его.

— Изогнуть луки, — послышалось со стены. — Пускайте стрелы.

Несколько десятков стрел, со свистом рассекая воздух, помчались в сторону неспешно шагающего аббата. Одна из них вонзилась в дюйме от того места, где только что была его нога, все же прочие пришли в землю в окружности трех ярдов от него, не причинив вреда никому, кроме, пожалуй, подъеденной общинным стадом травы. Прекраснейшие британские лучники, на лету сбивавшие жаворонка, казалось, не в силах были попасть в столь крупную мишень.

— Цельте лучше, косорукие! — послышалось со стены.

Бернар продолжал идти столь же неспешно, казалось, и не замечая грозящей ему смертельной опасности.

Он и вправду не замечал ее. Он почти не видел даже тех ворот, к которым направлял стопы. Все, что было перед ним, — златокудрый ангел в сияющем одеянии, парящий над полем и указующим жестом направляющий шаг верного слуги.

— Ступай, Бернар, — слышалось ему. — Ступай, ибо Господь через тебя явит могущество свое и дарует победу слабейшему, дабы посрамить гордыню мощного. Ступай, Бернар, ибо ничто не сильно пред силой Вышнего. Пусть бы и скрепами железными скованы были те ворота, но распахнутся пред тобою и воинством твоим в единый миг, ибо и стены Иерихонские по слову Божьему пали при звуке труб Иисуса Навина.

— Да узрит каждый, что верность слову Господнему сотворяет чудеса, что нет иной защиты, кроме защиты Божьей… — возвышая голос, уже почти кричал Бернар, а новые стрелы все ложились и ложились, даже и близко не задевая его. — Нет власти кроме как от Бога, — продолжал он, и голос его все креп. Казалось, что даже городские стены содрогаются под раскатами его. — И всяк, кто противится той власти, — еретик, и коли не склонит он выю и не возопит сердцем и душою «Верую!», меч огненный рассечет нечестивца!

Как сокрушил архангел Михаил врага рода человеческого, так и всякий, дерзнувший встать против слова Божьего, против верных служителей его, будет повержен в прах и попран, и сотрется имя его со скрижалей вечности.

— Куда стреляют твои чертовы проходимцы? — схватив за грудки командира лучников, горланил комендант Джиллингема. — Они с трех ярдов в корову не попадут!

— Сэр, но… — Старый лучник ткнул пальцем куда-то за стену. — Это невозможно, сэр.

— Дьяволово отродье!

Внезапная яркая вспышка заставила его бросить обескураженного ветерана и судорожно закрыть ладонями глаза… Слитный рев то ли ужаса, то ли удивления прокатился над округой, и вдруг, не сговариваясь, над стеной и полем зазвучали благословенные слова Мизерере: «Помилуй мя, Господи!»

— Ну что еще? — зарычал комендант, оглядываясь.

Расправив широкие, куда больше орлиных, крыла, в струящихся по ветру белых одеяниях, затмевая солнце сиянием лучезарно гордого лика, над смиренным монахом парил ангел. И щит небесной сини был в его шуйце, и огненный меч пылал в деснице его.

— Знамение! — прохрипел командир лучников, не смея отвести взгляда от грозной фигуры ангела.

— Знать ничего не желаю! — взревел комендант. — Пусть твои люди стреляют по этому проклятому сброду! Гляди, он уже попер на крепость! А со святошей я расправлюсь сам. — Комендант сцепил зубы и упрямо наклонил голову. — Пусть даже бы и все ангелы небесного воинства в этот миг ополчились на меня, но сдать крепость разбойничьей шайке — никогда!

Комендант повернулся было, чтобы спуститься во двор, где ждал его оседланный боевой конь. Но едва положил он руку на крестовину меча, холодная сталь вонзилась ему в горло. Всего лишь мгновение отмерено было старому вояке до того, как смертная мгла заполнила его очи. Последний раз он ошеломленно глянул на командира лучников, выдергивающего кинжал из раны.

— Такова воля Божья, — громогласно объявил тот и, тут же забыв о рухнувшем на каменные плиты мертвеце, крикнул вниз тоном, не допускающим возражений: — Открыть ворота! Мы капитулируем.

Лис был непривычно тих и серьезен. Он ехал шагом рядом с повозкой, на которой восседал княжий толмач, и тихо переговаривался с ним на языке Шекспира.

— Шо, так и сказал, шо если мы сюда опять сунемся, он нам бестолковки пообрывает?

— Ну, справедливости ради, надо уточнить, что такого он не говорил, — покачал головой Джордж Баренс, — но суть ты уловил верно.