Владимир Свержин - Внутренняя линия

Погром как-то вмиг утих, толпа пустилась наутек, арестованный пристав под конвоем был доставлен в Благовещенск, а через пару дней на противоположный берег Амура направилось множество лодок с местными китайцами и их нехитрым скарбом. Вместе с ними для принесения официальных извинений губернатору провинции отбыл и капитан Згурский. На обратном пути он исчез. Как растворился. А еще через неделю возник в Благовещенске, обряженный в нелепый балахон из волчьих шкур, закрывавший лицо. Глухонемой нищий с протянутой рукой не вызвал подозрения у готовившихся к наступлению на Благовещенск китайцев, но по эту сторону Амура выглядел нелепо.

«Почти четверть века назад, — про себя вздохнул Згурский. — Следует проделать нечто подобное. Вот только ставки теперь куда выше».

— А это растение называется гибискус, — услышал он рядом приятный женский голос. — На латыни Hibiscus rosa sinensis. Обратите внимание на черешчатые листья — они блестящие и словно немного помятые.

Генерал точно очнулся от своих мыслей. Учительница основанной при заводе русской школы, окруженная стайкой учеников, указывала на стену высокого, украшенного алыми цветами кустарника.

— Видите, какие прекрасные цветы? Они могут быть красными, розовыми, желтыми…

Згурский, не отрываясь, смотрел на учительницу. Тонкой ли фигуркой, интонацией — чем-то неуловимо она напоминала Владимиру Игнатьевичу его Танечку. Таню. Ландыш, превращенный в человека. Згурский нахмурился, отгоняя непрошеную мысль, но та не уходила.

«Я хочу вернуться в Россию, чтобы найти Татьяну и Ольгу, — вдруг ясно сформулировал он. — И что бы мне сейчас кто ни говорил, я знаю, я чувствую, что должен быть там!»

— Дети, а кто мне скажет, как еще называется это растение?

— Китайская роза! — не замедлил с ответом один из учеников.

— Правильно, китайская роза.

— Правильно, — словно эхо, вторя учительнице, пробормотал генерал.

— …Это растение называется у нас фу-сан, иначе — китайская роза. Листья и цветы его очень полезны — их добавляют в средства от злокачественных опухолей, а также в лекарство от хвори, именуемой у вас «свинкой». Близкий родственник этого растения джи-чи еще более целебен. И кора, и корень его пригодны для врачевания. Он снимает жар, лечит желудок, унимает кожный зуд, исцеляет головную боль и простуду, а также гнойные раны. — Лун Ван любовно погладил маленькую, обернутую пергаментом, тыковку с очередным зельем.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил тогда Згурский.

— Потому что Юй Лун должен знать это. Вернее, не так: ты уже знаешь все от рождения. Надо лишь вспомнить, позволить себе поверить, что ты не обычный человек.

— Старый ты льстец, Лун Ван! «Не обычный»… Самый что ни на есть обыкновенный.

— Не пробуй это понять умом. Мои слова тебе кажутся лестью или сказкой, и уже не в первый раз. Не отторгай моих речей, впусти их в сердце. Прислушайся к себе, позволь открыться тому, что в тебе заложено.

— Ну конечно! Тогда я смогу разгуливать по семь верст за шаг в прошлое и будущее, совсем как ты вчера!

— Ты и так можешь делать это.

— Лун Ван, признайся, что это какой-то фокус!

— Когда-нибудь, Юй Лун, ты убедишься в моей правоте. И я молю небеса и нашего общего прародителя, чтобы в этот миг у тебя хватило силы принять ее, а не прятаться, как сейчас.

В памяти генерала всплыла пражская аптека, ошеломленное лицо доктора с китайским лекарством в руках.

— Неужели Лун Ван не кривил душой? — с каждым шагом впечатывая слова, прошептал Владимир Игнатьевич. — Я — дракон Юй Лун! Я могу все, могу пронзать время и пространство, точно ватный шарик иглой… Хочу быть в Москве! На Красной площади! Как?.. Нет… Чушь! Небывальщина!

Згурский оглянулся. Вокруг благоухали китайские розы, удалялась группа школьников во главе с хрупкой большеглазой учительницей. Впервые в жизни сожалея, что старый мошенник врал, как сивый мерин, Згурский развернулся на каблуках и зашагал к заводоуправлению.

Бейджин ликовал — в распахнутые крепостные ворота на покрытом роскошным ковром скакуне въезжал грозный полководец владыки Поднебесной, У Сань-Гуй. Следом за ним на золоченой колеснице, в окружении личных императорских стражей под своды ворот вступил сумрачный, как февральское ненастье, Хранитель Пяти царств, опора трона Преславный и Всевеликий Юй Лун — Федор Згурский. Пришедшее с севера войско маньчжуров было разбито наголову, тысячи ограбленных до нитки мертвых тел остались на полях сражений кормом для воронья, толпы пленников следовали за гвардией владыки Поднебесной, и громадный обоз с трофеями, забивая дорогу в столицу, тянулся на много верст.

На площадке широкой лестницы перед императорским дворцом расторопные слуги водрузили золотой, усеянный множеством шелковых подушек, трон, на котором, встречая победителей, горделиво восседал Чун-Джень — Желтый император. Глядя на повелителя великой страны, кто бы сейчас осмелился сказать, что два с половиной века тому назад его предок — крестьянский сирота — по милости настоятеля одного из монастырей облачился в оранжевое одеяние монаха, чтобы собирать милостыню для обители. Сейчас на государе не сверкало золотом лишь то, что блистало и переливалось драгоценными каменьями.

Командир телохранителей поднял руку, и всадники эскорта остановились, не смея переступить запретной черты. У Сань-Гуй спешился и через двор пошел к трону. Лишь Юй Лун остановил колесницу у самых ступеней. Желтый император хлопнул в ладоши и несколько мускулистых невольников, возглавляемых осанистым казначеем, вынесли и поставили у трона два тяжеленных сундука. Казначей отпер их и поднял крышки. Сияние разлилось над сокровищами.

— Это лишь небольшой дар, который я преподношу вам, о храбрейшие и могучейшие из воинов, — в знак признательности за победу над маньчжурами. Моя благодарность не будет знать границ. Конечно, по древнему обычаю, кроме этого вам принадлежит десятая часть всех трофеев и право сделать выбор сразу после меня. Также я дарю вам треть маньчжурского полона — судите и милуйте по своему усмотрению. Если у вас есть еще какие-нибудь желания, я с радостью исполню их.

Повелитель Китая глянул на командующего, затем перевел взгляд на Юй Луна:

— Я жду твоих слов, мой друг.

— Владыка Поднебесной, государь-надежа! Я недостоин всех этих богатств. Ни в великом сражении, ни в малом бою, ни даже в схватке грудь в грудь — ни разу я не выехал во чисто поле, саблей не махнул на пути ворога. Точно вызолоченный столб, стоял в стороне, и даже когда гибли воины стражи моей, мне в сечу ворваться не дозволялось.