Василий Звягинцев - Разведка боем

А на всю подготовку, и теоретическую и техническую, — меньше суток.

Новиков вышел во двор. Время по другим меркам было еще совершенно детское, но здесь стояла уже глубокая ночь. Никаких свойственных большому городу шумов и звуков, не сияют огнями проспекты, бросая на небо бледно-багровые отсветы, и если бы не посвистывали на близких вокзалах паровозы, можно бы было посчитать, что сидишь где-нибудь в уездном городишке, откуда хоть три года скачи, никуда не доскачешь.

Дождь опять прекратился, однако собравшаяся на крыше вода скапливалась в жестяном желобе и время от времени короткая очередь капель звонко плюхала в стоящую возле угла флигеля бочку.

Глаза постепенно привыкали к темноте, и Новиков стал различать ведущую от ворот к флигелю дорожку, побеленные стволы деревьев в саду, навес над дверями каменного сарая, который вполне мог быть каретным. Под этим навесом Андрей и устроился на изрубленной сотнями ударов колоде для колки дров. Место было удобное, даже уютное, не только потому, что защищало от тянущего между постройками сквозняка, но и оттого, что представляло собой удобную огневую позицию на случай внезапного нападения. Расстегнутая кобура «стечкина» привычно оттягивала ремень, зажатая в кулаке трубка в отличие от сигареты не могла выдать его присутствия предполагаемым визитерам, и Новиков мог спокойно отдаться течению мыслей.

Впервые за последние дни он имел возможность подумать о происходящем абстрактно, не отвлекаясь на сиюминутные проблемы.

Настроение у него было смутное. Похожее на то, что бывает утром, в момент пробуждения после новогодней ночи. Вроде и посидели прилично, натанцевались, весело было, никаких глупостей и безобразий не случилось, а вот томит что-то, гнетет. Как бы даже стыдно неизвестно за что, и предстоящий день кажется ненужным, предвещающим неясные пока неприятности. Синдром этот носит название «адреналиновая тоска», но оттого, что известны название и причина, в данный момент не легче.

Бояться ему в обычном смысле было особенно нечего. За исключением, естественно, оговоренного в инструкции к гомеостат-браслету «одномоментного полного разрушения организма». Но такая опасность, хоть и была теоретически возможной, как реальная не воспринималась. Нравственных терзаний он не испытывал тем более. Проведенных в двадцатом году двух месяцев оказалось достаточно, чтобы окончательно утвердиться в правильности своего выбора. То есть при тесном общении с представителями и того, и другого лагеря он удостоверился, что белые, при всех их недостатках, если и заслуживают осуждения, так только за свою недопустимую мягкость и нерешительность в ведении войны. Извиняло их только то, что даже за три года они так и не смогли до конца понять, с какой нечеловеческой силой имеют дело и что на самом деле произойдет, если они эту войну проиграют. Даже красный террор воспринимается слишком многими как явление, пусть и страшное, но ограниченное во времени. А подавляющее большинство населения вообще думает, что если остаться в стороне, уберечься сегодня от риска и тягот личного участия в боях, то дальше как-нибудь обойдется. Да вот хотя бы маленький пример: в Советской России везде расклеены плакаты, с которых неандертальского вида красноармеец свирепо вопрошает: «Ты записался добровольцем?!» А на белой стороне усталый юноша в юнкерских погонах недоумевает: «А почему вы не в армии?»

А сколько сил, нервов и денег потребовалось Шульгину, чтобы убедить Нестора Махно занять пока хоть нейтральную позицию в этой войне за выживание русского народа. Уж он-то, казалось, имел возможность, и не одну, на собственной шкуре испытать коварство и беспринципную жестокость своих «классовых союзников». Да и Врангель, как он сопротивлялся, не желая дать Махно гарантии широкой автономии его «Крестьянской советской республике без коммунистов». Но получилось, слава богу, у Сашки. Два чувала червонцев, десять тысяч винтовок и два миллиона патронов на первый случай вождя анархистов удовлетворили. Теперь такая же работа предстоит с Антоновым, пусть только Берестин пробьет надежный коридор к Тамбову.

Впрочем, все это задачи не сегодняшнего дня. Сначала нужно решить главный вопрос — с Москвой. Новиков в своих планах не исключал, что после свержения советской власти могут возникнуть не менее острые проблемы. Например, попытка Врангеля или, скорее, его ближайшего окружения избавиться от ставших неудобными благодетелей.

Этого варианта Новиков сейчас тоже не особенно опасался.

Больше всего его занимали ближайшие планы чекистов. Забросив свой крючок, он и Шульгин должны были привести в действие силы, им самим неизвестные и до конца непонятные. Кое о чем Новиков догадывался, вспоминая свое пребывание в сталинском обличье. Жаль только, что тогда, поглощенный сиюминутными задачами и слишком тяжелой психологической нагрузкой, он не попытался проникнуть в глубины памяти и даже подсознания «великого гения». Сейчас бы это очень пригодилось. Не мог Иосиф Виссарионович не знать каких-то сверхтайных деталей борьбы за власть. Не зря же он с таким упорством вырубал на протяжении двадцатилетия всех участников октябрьского переворота и гражданской войны. Вспоминая имена уцелевших, Андрей убеждался, что выжили тогда только те, кто не был причастен к большой политике вообще. Или те, кто в силу своей крайней примитивности просто не в состоянии был хоть что-нибудь правильно оценить и понять: Калинин, Ворошилов, Буденный…

Плохо, что не было у него ни времени, ни достаточной историографической подготовки, чтобы поискать какие-то материалы, наверняка сохранившиеся в западных архивах. Если бы Антон на месяц раньше намекнул о возможном повороте судьбы…

Но сейчас не время горевать об упущенных возможностях. Есть то, что есть. Есть же интуитивное, однако основанное на знании основных исторических закономерностей убеждение, что сегодня ход событий контролирует организация, условно или в какой-то своей части именуемая ВЧК. Иначе просто не может быть. Допустим, что сейчас ее интересы совпадают с интересами Ленина и Дзержинского, который пока еще держит силовую (или периферийную?) часть «комиссии» в руках. Что есть и не только силовая, Андрей не сомневался. Факты, выстроенные определенным образом, доказывали, что происходившие с весны семнадцатого года события настолько расходились и с декларируемой политикой партии, и с интересами самой правящей элиты, что наличие еще какого-то «центра власти» исключить было невозможно.

Да что далеко ходить, блестящее подтверждение гипотезы — судьба самого Сталина, особенно последние годы его жизни.