Борис Батыршин - Мартовские колокола

Геннадий вгляделся — да, это были те, ради знакомства с кем они и прибыли на кладбище в этот промозглый день. Спасибо электронным архивам — перепробовав все возможные способы выйти на нужных людей (Бронислав Пилсудский, к которому они, собственно, и ехали в Петербург, оказался в Отъезде, в Варшаве), Геннадий обратился к испытанному в фантастической литературе методу и принялся искать, где интересующиеся их лица окажутся наверняка. И нашёл: 29 ноября (по старому стилю, разумеется), Союз студенческих землячеств, в которые входили представителями Новорусский, Ульянов, Шевырев, Лукашевич — все будущие «первомартовцы», — решил выступить политически, и приурочил это выступление к 25–летней годовщине смерти Н. А. Добролюбова. Демонстрация эта должна была состояться — и состоялась! — на Волковом кладбище, где они, собственно, и оказались.

И вот теперь, во главе живой цепи, взявшись за руки, шагали молодые люди, смутно знакомые Геннадию по чёрно белым архивным фотографиям полицейских архивов, не раз опубликованных в исторических трудах. Вот Новорусский, Осипанов… а этот, бледный, кудрявый студент?

Геннадий вспоминал: «Его бледное лицо с глубокими темными глазами производило неизгладимое впечатление выражением упорной воли, недюжинной нравственной силы и большого ума…» Александр Ульянов? Точно, он…

Толпа тем временем миновала Николаевский вокзал, поравнялась с домом учительской семинарии. Испуганные прохожие жались к стенам домов: вот взвод кадетов–мальчишек на прогулке, сопровождаемый огромным усатым дядькой–фельдфебелем. Вот подвыпившая компашка, только что, видимо, высыпавшая из ресторации у вокзала: женщины громко смеются, мужчины размахивают руками…

Из–за угла, от вокзала, вынеслись конные, с пиками наперевес. «Казаки! Казаки!» — загомонило в толпе. Те приближались: бородатые лица, флажки на древках, оскаленные морды лошадей, роняющие на мостовую клочья пены. Геннадию подумалось — нет, и в этом предки были, похоже, умнее нас — эти кони куда страшнее любых ОМОНовцев с их щитами и дубинками. Впрочем, почему умнее? Помнится, на Болотной площади в 2012–м году тоже была конная полиция, и вот от неё–то либералы–демонстранты бежали сломя голову и не пытаясь вступить в схватку, как с пешими ОМОНовцами…

Янис и Геннадий остановились. Обоим стало жутко, любопытно и восторженно–радостно — грохот копыт от несущихся казаков накатывал волной. Казалось, их уже ничто не удержит, и верховые, подобно неудержимому приливному потоку, сметут живую цепь. Но — казаки сдержали размах своих коней; остановившись в двух–трёх шагах они крутились на месте, угрожающе размахивая пиками и нагайками, но никого не трогая. Кое–кто из толпы — видимо, у кого сдали нервы, — попытался вырваться и бежать; бежать; бежать было некуда. Слева подпирала Литовская канава, сзади и спереди — казаки, а справа высоченный забор и закрытые ворота учительской семинарии. Геннадий запоздало сообразил, что они оказались в чрезвычайно грамотно расставленной ловушке. «Теперь только автобусов и автозаков не хватает, — подумалось ему. — Сейчас конные рассекут толпу, потом выбегут шустрые ребята с дубинками и щитами и примутся отделять группки по три–пять человек, винтить и запихивать в автобусы….

Но ничего такого не последовало. Казаки оставались на местах; группы демонстрантов постепенно успокоившись, стали выходить за оцепление: им не препятствовали, не давая только отделяться кучкам больше чем по пять человек. Правда, неизвестно откуда появились какие–то похоже одетые усатые люди; они внимательно осматривали уходящих и время от времени подбегали что–то сказать казачьему офицеру. Тот кивал, однако ничего не предпринимал: демонстранты всё так же продолжали утекать сквозь ряды казаков.

Увидав, как группка, в которую входил и Ульянов, отделилась от общей массы и миновала кордон, Геннадий, увлекая за собой Яна, решительно пошел по направлению к всадникам — важно было не упустить с таким трудом найденных народовольцев…

Хорошо всё же после петербургской слякотности в Москве! Никаких унылых запятнанных стылыми лужами мостовых; никаких чёрных, подобных изломанным мукой рукам обугленных скелетов, безлистным веткам на фоне свинцового, сыплющего моросью неба.

Облака прикрыты подушечками пушистого снега; небо морозно–голубое, яркое солнышко играет на льдинках. И синицы — скачут вперемешку с воробьями по грязным сугробам на обочинах. А вот и снегири…

— Знаешь, Серёж, — Ольга, кутая ручки в муфту, — я у нас снегирей ни разу не видела. Синиц — было дело, в санатории, с родителями, в Тучково. А снегирей — только в кино. А у вас их вон, больше, чем воробьёв…

Девушка прижималась к жениху, силясь не вывалиться из узкого — что за вредитель его придумал? — возка. Полозья свистели по снегу — было морозно. Снег выпал в Москве в середине ноября, да с тех пор так и держался, избавив горожан от мучительного межсезонья и его слякотью и пронзительными ветрами.

Возок принялся карабкаться в горку. Вот, на тротуаре стоит высокий, монументального вида городовой; увидев офицера он не спеша берёт под козырёк. Мимо проезжают вниз порожние сани, а навстречу тянутся другие, тяжело груженные. На них сидят, желтея новыми лаптями, бородатые деревенские дядечки в суконных колпаках и армяках, подвязанных веревками. Тощие тулупчики накинуты сверху — нараспашку, часто не в рукава — чтобы не мешались. Вот, лошадь споткнулась, заскользила нековаными копытами на взгорке — мужики живо соскочили, поскидав шубы и принялись толкать гружёные сани. Их благородие благосклонно посмотрели на мужиков — правильно, пущай стараются, нечего дорогу переграждать! Те, поймав на себе взгляд полицейского, оставили сани и скинули колпаки, испуганна кланяясь.

От церкви на Земляном Валу доносится дружный и громкий аккорд колоколов. Городовой сняв шапку, размашисто перекрестился и вздохнул — глубоко и облегчённо. Ему спокойно — с поста на углу у Земляного вала всё видно, всё слышно; жизнь вокруг нерушима и неколебима, как и положено ей быть под сенью веков, осиянных имперским двуглавым орлом и малиновым звоном церквей…

— Еще бы! — усмехнулся Никонов. — У вас там столько автомобилей, что я удивляюсь, как из Москвы еще и голуби–то не разлетелись.

— А вот это хорошо бы, — поморщилась Ольга. — Крысы пернатые, только зараза от них…

Никонов с Ольгой возвращались после недельной поездки в столицу: только расставшись с больничной койкой (а заодно, и с чудесами двадцать первого века) лейтенант спешно отправился в Петербург. Его уже полтора месяца как ожидало начальство — с подробным обзором всех предложений по минно–гальванической части со времен Крымской войны — с указанием, какие работы проведены и какие средства на это потрачены и оценкой поектов знающими специалистами из Московского Императорского технического училища. Но, вместо означенного документа Никонов положил на стол начальству настоящую бомбу. Пятьсот пятьдесят страниц развёрнутого доклада — развёрнутый, составленный во всех деталях план по реформации минного дела в российском флоте; причём отзывы «ведущих специалистов» тоже прилагались, и самые благоприятные.