Борис Батыршин - Мартовские колокола

Марина пожала плечиком:

— Ну, ты и сейчас не больно–то и примерная…

— Как и ты. — отпарировала Варенька. — кто, скажи–ка на милость, ту выходку с «Федотом–стрельцом» на литературном вечере устроил? Вике–глисту, небось, до сих пор икается…

— Так ему и надо — усмехнулась Марина. — А ты, Русакова — нашла кого защищать, он же к тебе всё время цепляется! А сказку ту вовсе не я представлять придумала, и ты это прекрасно знаешь. А вовсе даже твой замечательный Ванечка–американец!

— Ну вот, опять ты, Овчинникова… — возмутилась девочка. В последнее время Марина, и без того не отличавшаяся кротким нравом, не упускала случая подколоть подругу на предмет ее тайной симпатии. Впрочем, какой там «тайной» — после бала по случаю дня рождения гимназии, все девочки шептались насчёт кавалера Вари Русаковой. Шептались — и отчаянно завидовали, особенно после того, как Иван, в перерыве между танцами, собрал вокруг себя кружок слушательниц и рассказывал о поездке в Сирию, о перестрелках с бедуинскими разбойниками, об уличных боях в Басре и плавании по древнему Евфрату. А какие фотографические снимки показывал! Среди них нашлось даже несколько цветных, невероятной чёткости и яркости — ничего общего с теми раскрашенными дагерротипами, которые продавались в писчебумажных лавочках. Варе льстила столь откровенная зависть подруг — хотя количество подколок, порой даже и недоброжелательных, росло, как на дрожжах.

— Да, Иван с Николкой — они выдумщики. — кивнула меж тем Маринка. — Вон, вчера, что в Сокольниках учудили — помнишь, Серж рассказывал?

Кузен Вареньки, Серёжа Выбегов, всерьёз увлёкся новой затеей мальчиков — «кружком разведчиков» — и не пропускал ни одного занятия, получив на это особое соизволение начальства кадетского корпуса. По этому случаю Серёжа стал даже чаще бывать дома — раньше его отпускали из корпуса лишь по воскресеньям, а теперь он старался зайти домой, на Спасоглинищевский, после каждого занятия с «разведчиками» — то есть еще раза три в неделю. И всякий раз подробно рассказывал родителям и кузине о событиях в кружке. Впрочем, вчера он ограничился только Варенькой и её подругой — вряд ли Дмитрия Сергеевича и Нину Алексеевну порадовал бы рассказ о безобразном эпизоде со снежками и дымовыми бомбами, который»волчата» учинили на Стромынке. Да и девочки, признаться, удивились — уж очень не вязалась эта выходка, достойная обычных уличных сорванцов с Иваном и Николкой.

Тем более, что Серёжа усиленно намекал на то, что у этой истории имелось какое–то второе дно. Объясняя товарищам, что предстоит сделать, двое заводил не сообщали подробностей, сказав только, что дело это важное и одним им не справиться. Серёжа не стал расспрашивать — захотят, скажут, — но некоторую обиду затаил. Уж он–то мог, кажется, рассчитывать на бóльшую откровенность — как–никак всё же кадет, а не гимназист, военный человек, понимает, что такое товарищество и умеет хранить секреты…

— Опять какие–то секреты. — вздохнула Марина. — Слушай, Русакова, а тебе не кажется, что вокруг моего обожаемого кузена и этого американского Ванечки накопилось многовато загадок? И мы с тобой ничегошеньки в них не можем понять? Как хочешь, а мне это совершенно не нравится. Не люблю блуждать в потёмках!

— Всё бы тебе в чужие дела нос сунуть, Овчинникова! — ответила Варя. Подруга и правда слыла непоседой и неизменно оказывалась в центре любой гимназической шкоды. — У мальчишек — всегда какие–то секреты, всё они не наиграются. Подумаешь — стекло разбили, эка невидаль! Может кто из жильцов этого дома сделал что–нибудь плохое, вот они и решили ему отомстить!

— Насчёт твоего Ванечки — не знаю, а мой кузен никогда не умел помнить обиды. — покачала головой Марина. — Да и не похоже это всё на обычные мальчишеские шалости да секреты. Знаешь, я не могу надивиться на Николку — с тех пор, как в доме появились американцы», его будто бы подменили. Дело даже не в том, что он стал серьёзнее, — хотя и это тоже. Нет, просто ему сразу как–то стало неинтересно почти всё чем он жил раньше…

— Ну и что же, к примеру?

— Ну вот, для начала — эта его дурацкая коллекция. — пирнялась перечислять Марина. — Он полтора года собирал эти свои открытки, трясся над каждой из них, чуть ли не облизывал — а потом просто взял и забыл о них! Я с середины мая ни одной не видела — а раньше каждый вечер устраивался в гостиной с альбомом и часами их перекладывал. Папа даже попрекал его — мол, лучше бы читал книги…. А недавно вообще узнала, что он от них избавился — продал! Каково?

— Ну продал и продал. — ответила Варенька. — Что тут особенного? Значит, надоело. Помнишь, ты тоже два года назад собирала картинки с альпийскими видами. На сколько тебя хватило, на два месяца?

— Если бы дело только в картинках! — вздохнула Марина. — А та история с хулиганами из гимназии? Помнишь, я тебе рассказывала — он еще чем–то в лица им брызнул, к нам потом городовой приходил…

Варя кивнула — она помнила рассказ подруги о давнем, майском ещё происшествии.

— А ещё — Николя почти перестал задавать папе вопросы. А если и задаёт то такие… странные. Папа уже и удивляться перестал…

— Тоже понятно — не сдавалась Варенька. — Это всё Олег Иванович и Ваня — они же много всего видели и знают, вот и рассказали Николя. Вон, вспомни, как Иван про Сирию говорил — так у нас даже географ в гимназии о таком не слыхал!

Марина зачем–то оглянулась по сторонам и понизила голос. — Ладно, расскажу… только это страшная тайна, никому! Договорились?

Заинтригованная Варя кивнула.

— Понимаешь, у Николя есть такая коробочка. Плоская, размером с книжку. По вечерам, когда он думает, что его никто не видит, он забирается в кровать и открывает её. Раньше с головой под одеяло забирался, а теперь перестал — вот я и увидала…

— В замочную скважину подглядывала? — фыркнула Варенька. — Это же гадко, Овчинникова…

— Да хватит тебе! — отмахнулась Марина. Гадко, не гадко.. — понимаешь, у этой коробочки крышка изнутри стеклянная — и она светится! Просто так, сама по себе! И ладно бы только светилась! Я, когда увидела в первый раз, глазам своим не поверила! Слушай…

— Владимир Алексеевич, вам письмо!

— Гиляровский оторвал взгляд от подшивки газет и взглянул на возмутителя тишины. Точнее, на «возмутительницу» — в дверях стояла редакционная барышня. «Московские ведомости», следуя либеральному духу времени, стали брать на работу всё больше женщин — как правило, вчерашних курсисток, как, в прочем, и тех, кто и сейчас грызли гранит науки. Так что шуршание юбок и запах кёльнской воды стали в редакции явлениями куда более привычными, чем в любой из московских деловых контор.