Александр Антонов - Звезды против свастики. Часть 1

– Вот видно, Трифон Игнатьевич, что человек ты в Конторе новый, – назидательно произнёс Бокий, – не научился различать, по каким вопросам стоит советоваться, а с какими сразу к Самому бежать. Пусть он потом разбирается: кого ещё в дело посвящать. Усёк?

Захаров вздохнул:

– Усёк, Глеб Иванович. Спасибо за науку.

– Не на чём, лишь бы впрок пошло. – Бокий хитро взглянул на Захарова. – А с этим делом… Коли так вышло… Коли ты таким трусом оказался, что побоялся в одиночку к Самому идти… Значит, пойдём на этот раз вместе! И нечего на меня глазом зыркать. Давай лучше звони наверх, будем на внеочередной приём записываться.

В приёмной председателя КГБ сидело несколько человек, но генералов адъютант Ежова пригласил пройти сразу в кабинет, сам вошёл следом. Кабинет был пуст, в углу накрыт столик для чаепития. На вопросительный взгляд Бокия адъютант пояснил:

– Николай Иванович задерживается. Просил обождать его здесь. Столик накрыт специально для вас.

Ежов долго ждать себя не заставил. Ворвался в кабинет: энергичный, весёлый, с улыбкой на лице.

– Извините, товарищи, что заставил ждать, – пожимая генералам руки, произнёс Ежов, – но причина тому более чем уважительная. Присутствовал на госприёмке системы залпового огня «Град», ну и спрыснули сие грандиозное в деле укрепления обороны страны событие. – От маршала слегка пахло дорогим коньяком. – Давайте-ка, ребята, мы с вами тоже примем по грамульке за успех нашего далеко не безнадёжного дела!

К имеющейся на столике закуске добавилась початая бутылка коньяка и три маленькие рюмки. После первой Ежов налил генералам ещё по одной, себя на этот раз пропустив.

– Ну, что там у вас за срочность? – спросил он, когда рюмки вновь опустели.

Бокий молча протянул маршалу папку. Тот, видимо, что-то в его взгляде углядел, потому как сразу сделался сосредоточенным, пробурчал «Продолжайте…», а сам ушёл за стол и углубился в чтение.

Пока Ежов знакомился с содержимым папки, генералы выпили ещё по одной, потом Бокий решительно запечатал бутылку и отставил в сторону. Когда генеральские челюсти перемололи последний бутерброд, в кабинете установилась тишина, прерываемая лишь шелестом перекладываемых листов бумаги. Закончив читать, Ежов поднял на заместителей глаза. Вид у него был слегка ошарашенный.

– Это что же получается, братцы? – спросил он, конкретно ни к кому не обращаясь. – Особо ценный германский агент, о котором нам сообщил источник в штабе Канариса, и Евгения Жехорская – одно и то же лицо?!

– Все имеющиеся улики исключительно косвенные, – осторожно заметил Бокий.

– А ты что скажешь? – перевёл Ежов взгляд на Захарова.

– А что тут скажешь? – вздохнул тот. – Косвенные-то они косвенные, да уж больно весомые…

Когда прозвенел звонок, Евгения была в квартире одна, потому сама дверь и открыла. На пороге стоял Николай Ежов. Выражение его лица наводило на мысли о цели визита.

– Быстрые вы, однако, – покачала головой молодая женщина. – Арестовывать меня пришёл?

– Для начала поговорим, а там видно будет, – ответил Ежов, мягко подвинул стоящую в дверях женщину и прошёл в квартиру. Прежде чем закрыть дверь, Евгения осмотрела лестничную площадку. Никого. Но они точно были где-то рядом – те, кто пришёл вместе с Ежовым, она это чувствовала.

Всё то время, пока Евгения собирала на стол – и законы гостеприимства тут ни при чём, она просто тянула время, собираясь с мыслями – Николай сидел, никак её действия не комментируя. Евгения расставила закуски, разлила по рюмкам коньяк, подняла свою и сделала жест рукой в сторону Николая. Тот не пошевелился. Тогда женщина выпила в одиночку, сморщилась и потянулась за ломтиком лимона.

– Рассказывай.

Николай произнёс это очень буднично, но женщина вздрогнула. Потом, собравшись, посмотрела в глаза собеседнику.

– Это будет долгий рассказ, – предупредила она.

В глазах Николая ничего не изменилось: всё то же настороженное ожидание.

– Рассказывай, – повторил он.

– Так вот, Коля… – начала женщина и осеклась: – Прости. Прежде чем приступить к душевному стриптизу, следовало поинтересоваться: как мне к тебе обращаться? На «ты» и «Коля» или на «вы» и «Николай Иванович»? А может, «гражданин начальник»? Но ведь я ещё, кажется, не арестована?

Ежов досадливо поморщился:

– Ты не арестована, Женя. И в данный момент по-прежнему являешься женой моего друга и моим другом, значит, тоже. Потому величай меня, как тебе удобно. Об одном прошу: не называй свои откровения душевным стриптизом, мне это неприятно.

– Прости, – во второй раз извинилась Евгения, – сорвалось. Больше не повторится. И начну я, пожалуй, с признания: это я застрелила гниду Ляховицкого и зачем-то представила всё как самоубийство. Это всё от книг, Коля. Я ведь так люблю читать криминальные романы. Я ведь поняла, что за домом, где живёт… жил Ляховицкий, следят. Не спрашивай, как я вычислила наружку – те, кто вёл наблюдение, в этом, всяко, не виноваты. Чуть позже ты поймёшь, если, конечно, хватит терпения дослушать меня до конца. Так вот, и знала, что следят, и вошла, и застрелила, и следы замела. Когда шла от дома – поняла, что теперь следят и за мной. Каждую минуту ждала ареста, вплоть до того времени, как ты позвонил в дверь. Почему я до сих пор на свободе, Коля? У вас что, духу не хватает? Или нет весомых доказательств моей вины? Впрочем, неважно. Убила я! Теперь приготовься слушать: почему я так поступила.

С Казимиром Яновичем Ляховицким я была знакома сколько себя помнила, то есть с того момента, как пришла в себя в киевской железнодорожной больнице весной 1938 года. Казимир был близким другом моего лечащего врача и будущего мужа Панаса Григорьевича Яковенко, и одновременно являлся известным в Киеве психиатром. Это во многом благодаря его усилиям ко мне якобы частично вернулась память.

– Что значит «якобы»? – насторожился Ежов.

– Потому что это была ложная память, наведённая, с целью сделать меня женой Яковенко.

– Почему ты так считаешь? – поинтересовался Ежов.

– Да потому, Коля, что Ляховицкий сам мне в этом признался, «наводчик» хренов!

– Когда признался? – уточнил Ежов: – Когда ты ворвалась к нему в квартиру и стала угрожать пистолетом?

– Нет, – мотнула головой Евгения, – двумя неделями раньше, когда я нос к носу столкнулась с ним на улице в Москве…

Москва – по определению суетный город.

Женя шла среди толпы, не всматриваясь в лица. Поэтому когда совсем близко раздалось «Добрый день, Евгения Владимировна!» она не сразу поняла, что обращаются к ней, а когда поняла, то остановилась и стала искать глазами источник обращения. И нашла в улыбающемся лице Казика Ляховицкого, старинного друга её покойного мужа Панаса. Своим другом Женя Ляховицкого никогда не считала, хотя из уважения к мужу старалась это никак не выказывать. Чем же ей Казик так не угодил? Что интересно, сама Женя над этим никогда не задумывалась. Ей было достаточно того, что Ляховицкий ей просто не нравился. Вот и теперь обращённая к ней улыбка казалась приклеенной к холеному лицу маской. Тем не менее, теперь уже в память о мужниной привязанности, Евгения натянула на лицо ответную улыбку, и произнесла: