Анатолий Матвиенко - Демон против люфтваффе

"Ты – женат, Ванятка. У тебя – Лиза".

"Так чо сам их лапаешь?"

"А я не женат. И от своего имени могу. Тоже грех, но не смертный, как в твоём случае. Разрешаю подглядывать".

Отстранённый от браздей… браздов правления, Ванятка засмурнел. Потом спросил:

"Больно ты весёлый вернулся. Узнал чо?"

"Не много. Армия почти бессмертных, с вселёнными в них жмурами, нарушает правила. Босс согласился и отослал запрос наверх. Думаю, примут меры".

"Рихтгофена отзовут?" – с надеждой спросил пассажир, прозрачно намекая – и тебя тоже.

"Вряд ли. Что с воза упало… Там какие-то законы странные, проще перетерпеть его переползание в следующего грешника, нежели срочно выдёргивать обратно на зону. Кстати, в преисподней считают, что в ближайшие десять лет большая война непременно разразится".

При упоминании о десяти годах Ванятка тоже разразился, правда – словесами. Надеялся раньше избавиться? Терпи, грешник!

Героические полёты вокруг Альбасеты на этом закончились, потому что командование ВВС решило экспроприировать единственный "Фиат" для изучения основного истребителя противника. В уцелевший "Ньюпор-Деляж" не только меня, но и Копеца не загонят никакие силы рая и ада. Поэтому – бак с вином на дорогу и в Картахену. Как раз после обычного утреннего налёта "Кондора".

Алонсо на прощанье подарил мне нелепый "маузер" на ремне и в большой деревянной кобуре.

– На память, камарад. Читал, что в Мировую войну русские пилоты "маузерами" вооружались. Пятая колонна лютует в тылу, а у вас даже ТТ нету. Фелис бьяхэ! Счастливого пути!

– Адиос!

Где логика? Я ему самолёт разбил, а он мне свою артиллерию отдал. Ещё придумать надо, как оружие пристроить. Велик слишком пистоль. Пока обернул его коричневым пиджаком ОГПУ и забрался в кузов. Зато Ванятке понравилось. Он разговор сбоку завёл, издалека.

"Ты, как я понял, в Иерусалиме жил. Ну, где сказки про Христа всякие. А умер когда?"

"В шестьдесят седьмом году. Без тысяча девятьсот. Говорю – не люблю вспоминать".

"Наверно, странно тебе – современная техника. Тот же "маузер". У вас не было таких".

"Это – частности. В большинстве войн противники имели примерно равное вооружение. Важно не само оружие, а то, что оно убивает людей и отправляет души в чистилище. И без пушек-винтовок-танков на поле боя погибали десятки тысяч".

Грузовик тормознул на улице Альбасеты, показав глубину моей неправоты. Техника двадцатого века придала смертоубийству новые черты. Здесь порезвились "Юнкерсы", их я при самом большом умении не смог бы остановить единственным "Фиатом". Конечно, и раньше страдали нонкомбатанты, Иудейская война – не исключение. Но авиабомбы сказали новое слово в создании сопутствующего ущерба.

Страшное слово.

Духэтажные жилые дома, обыватели из которых не разбежались при гуле авиационных моторов. Голые стены, иногда две стены с пустым проёмом вместо окна, остальное – щебень, обгоревшие доски и балки перекрытий, лохмотья кровли и обугленных человеческих тел. Обезумевшая испанка, баюкающая чёрную головешку словно ребёнка. Присмотрелся – это и правда ребёнок, немного от него осталось.

Копец, чуть пьяный от молодого вина, остолбенел. Ваня внутри – тоже. Вылез Григорьевич. Мы обменялись с ним взглядами. "Теперь ты понимаешь, почему я здесь", – сказали его глаза.

Большую часть тел вытащили, разложили, прикрыли тканью. Некоторые короткие – малые дети или обгорелые. Много таких. Квартал бедноты, здесь всегда было тесно, поэтому единственный фугас забрал столько жизней.

За девятнадцать веков я видел чрезвычайно много покойников. Сначала – мёртвые тела, потом грешные души. До собственной гибели убивал без малейшего сомнения и жалости. Почему в этот момент, когда под контролем тело Бутакова, к горлу подступил комок? Я знаю ведь: не смогли дети много нагрешить, срок их в чистилище будет мизерным, потом – Божья Благодать. И ничего не могу с собой поделать. Даже столетия за чертой не вытравили… что? На мёртвых еврейских младенцев смотрел спокойнее. И лишь себя пытаюсь обмануть, будто забыл Иерусалим.

Тот Иерусалим давно снесён, не без моего участия. Но есть ещё Берлин, на него моя жалось не распространяется…

"Дети, младенцы безгрешные, тем более новорождённые, тоже к вам попадают, не в рай?"

"Потом объясню, отстань".

Водитель сдал назад и объехал квартал.

– Не могу им в глаза смотреть, – промолвил Копец, обычно бесцеремонный. – Они же на нас надеялись.

– Не грызи себя. Что мы вдвоём на "Ньюпорах" навоюем? Самый тихоходный "Юнкерс" не догоним.

– При чём тут вдвоём? – у Вани аж щека задёргалась от возмущения. Он держался двумя руками за борт и за кабину, нас нещадно швыряло на ухабах. Иначе, кажется, вцепился бы в меня. – Они на Советский Союз надеялись, на авиадорес русос. А мы…

Не могу привыкнуть, что военлёты так буквально ощущают единство с советской системой, грехи этого государства принимают за собственные. Пытаюсь успокоить.

– Не мы, а они. Кто помощь обещал, но не прислал.

Копецу что шило в зад воткнулось.

– На товарища Сталина клевещешь, сволочь? Что он самолёты не прислал?!

Смотрю, он руку от бортика оторвал и кулачёк сжал. Точно драться полезет.

– Про Сталина ты сказал, а не я. Кто здесь контра? Кто подрывной разговор завёл? "На нас надеются…" Придут самолёты, тогда и врежем. Сиди, наземный герой, и помалкивай.

Он притих, на меня зверем смотрит. Ревнует – я "Хейнкеля" сбил. Плевать. В преисподней взаимоотношения тоже далеки от нежностей, привычно.

Прошлый раз к Альбасете ночью подъезжали, сейчас прокатились днём. На побережье порт и рыбная ловля, в горах – ужасающая нищета. Даже Ванятка не завёл обычную песню о том, что испанских крестьян угнетала капиталистическая буржуазия. Земля бедная, сплошной камень. А как большевики умудрились на плодородных почвах России голод организовать, ума не приложу.

"О детях обещал рассказать. Слышал такое – будь проклята ваша семья? Или грехи детей ложатся на родителей?"

"Сын за отца не отвечает", – живо откликнулся Ванятка.

"Эх, комсомолец, ты без малого полгода живёшь в одной черепушке со старым, опытным и разумным существом, а пытаешься прятаться за идиотскими штампами. Знаешь, сколько преисподняя принимает народу, сосланного за Урал и быстренько умершего с клеймом ЧСИР? Член семьи изменника Родины, если не в курсе. Куда больше, чем осуждённых врагов Советской власти, потому что семьи многолюдные".

На это хлёсткого лозунга не нашлось. Поверхностно работают политотделы.

"Преисподняя – место для морализации душ. Дитя, умершее во младенчестве, обычно принимает грехи предков и мается за них, на боли и страдании усваивая, что такое хорошо и что такое плохо".