Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)

— Город, улица… Время, маршрут…

— Линейная девяносто семь, принято, поехали.

— Время… Маршрут…

— Поняли…

— Поняли…

Машины, бригады которых получили вызов, разворачивались и, включив на прощанье последний раз сирены и маяки, уходили от кладбища по чавкающей под колёсами гати одна за одной выполнять свою работу. Сегодня. Завтра. Ежедневно.

— Нет, нет! — раздались вблизи душераздирающие вопли. — Я не хочу! Не буду, не поеду! Мы все, все погибнем здесь! Нет спасения! Нет спасения!

Я протиснулся между пыльными кузовами, влекомый профессиональным любопытством. У распахнутой дверцы автомобиля на краю площадки билась, металась по земле молодая женщина, почти девочка. На запылённом лице — дорожки, проложенные слезами. Из прокушенной губы течёт на подбородок струйка крови. Перепачканный зеленью халат распахнулся, сбился, обнажая исцарапанные до самых штанишек ноги, из-под которых выглядывал краешек казённого бинта. Тело женщины сотрясали судороги, выгибали его дугой. Рядом растерянно переминался с ноги на ногу немолодой водитель в роговых очках.

Я с размаху залепил ей пару хлёстких пощёчин — без эффекта. Забыв, где нахожусь, требовательно протянул руку назад, щёлкнув пальцами. Кто-то, чей ход мыслей был сходен с моим, истолковал жест адекватно и сунул мне в ладонь набранный шприц.

— Что там?

— Реланиум.

— Два?

— Четыре.

— Годится. Держите руку.

Полностью ввести лекарство не удалось — при очередном рывке игла вылетела из вены, но сделанного хватило, чтобы истерика мало-помалу угасла. Вот уже женщина начала успокаиваться. Перестала дёргаться, замолчала. Затем присела, обвела нас глазами так, словно видела впервые. Спохватившись, стыдливо одёрнула халат. Встретившись со мной взглядом, покраснела.

— Извините меня, пожалуйста… Поймите, у меня там ребёнок остался.

— У меня — трое…

Я помог ей влезть в кабину. Материализовавшийся возле нас Павел Юрьевич выдрал из её пальцев скомканную бумажку с вызовом, через голову протянул следующей бригаде.

— Ты — в конец очереди, — жёстко объявил он, — чтоб через десять минут в порядке была.

— Я ей реланиума вкатил, — попытался заступиться я, — может, дадите полежать?

— Пока доедет, выспится. Задержки выезда на три часа уже. А с тобой, голубь, мы ещё побеседуем.

— Да я-то что… — начал было я, но тут раздался хлёсткий выстрел, за ним другой. Я даже не представлял себе, до какой степени можно выдрессировать человека — тем более меня самого! — за такой короткий срок. Прежде чем голова успела что-либо сообразить, мускулы самопроизвольно сработали, бросив моё тело наземь и перекатом переместив под днище ближайшего автомобиля.

Боязливо выглянул из-под бампера. Руки мои пытались нащупать отсутствующее оружие.

Пьяная в дым троица: высокий мускулистый водитель, седой унылый доктор с трясущимися руками, коренастый фельдшер азиатской наружности. В руках последнего — карабин. На земле, у колеса — открытая ёмкая бутыль с белёсо-мутным содержимым, огрызки хлеба. Судя по вываливающимся из кармана водителя наручникам — коллеги-психиатры. Фельдшер передёрнул затвор и пальнул в воздух. Павел Юрьевич надвинулся на него.

— Вы что, ироды, творите?!

Водитель засунул пудовые кулаки в карманы широких порток, качнулся с пяток на носки…

— Дык… Нилыча провожаем. Во мужик был!

Фельдшер снова выстрелил. Карабин дёрнулся, едва не выпав из неверных рук. Из дула тянулся сухой беловатый дымок. Резко пахнуло горелым порохом.

— Отдай пушку! — Старший врач уверенно и властно протянул руку.

— А ты забери! — злобно ощерился узкоглазый смуглый парень, опуская ствол на уровень его груди. Палец с коротко обгрызенным ногтем танцевал на спуске.

Снулое лицо водителя оживилось. Руки он вынул из карманов. На кулаке правой блеснули кольца наручников, взятых, как кастет.

— Шёл бы ты, Юрьич, — ласково посоветовал он, — не мешал бы. Завтра ж нам тут лежать.

Врач не принимал участия в конфликте. Его тихо рвало в сторонке.

— Чёрт с вами! — Старший доктор сплюнул досадливо, махнул рукой, взвесил на ладони бутыль и неожиданно приложился к грязному горлышку. Вновь цикнул тягучей слюной и, сгорбившись, поплёлся к джипу администрации. Пьяный салют продолжался. Остро и пряно пахнущие тёплые гильзы одна за одной отлетали, выброшенные отражателем затвора. Пиф-паф. Пиф-паф.

Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить?

— Ты ночевать здесь собрался? Не советую, — услышал я голос водителя.

Последний автомобиль собирался отчаливать с кладбища.

— Садись, парень. До базы подбросим.

Дважды повторять мне не нужно. Перспектива остаться на ночь среди болот вряд ли кого обрадует. Я скоренько вскарабкался в салон, просунул голову через окошко перегородки. Девчонка, которую я лечил недавно, сидела в кабине, демонстративно отвернувшись в сторону, и боролась со сном. Борьба, похоже, была неравная.

— Как тебя зовут, слышь, красивая?

— Вам-то что? — буркнула та, не отводя взгляда от унылого заоконного пейзажа. Я выудил из кармана бинт, заложил конец толстенькой салфеточкой. Наклонившись, пошарил в чужом ящике. Найдя спирт, обильно намочил её. Протянул вперёд.

— Эй, красивая! Локоток перевяжи. Я там напортачил маленько.

Она посмотрела на свою руку. У локтевого сгиба расплылось неэстетичное синее пятно — следствие моих манипуляций. Перевела взгляд на меня, видимо ища в моём лице осуждение или насмешку. Не найдя ни того, ни другого, смягчилась:

— Меня зовут Дженифер. Дженни.

И в знак примирения, протянула ко мне «подпорченную» руку:

— Сделай, пожалуйста.

Я аккуратненько приспособил компресс на локтевой сгиб, завязал, стараясь не затягивать слишком туго. Улыбнулся, попытавшись сделать это как можно дружелюбнее. Представился.

— Спасибо, Шура. — И, не сдержавшись, широко зевнула. — Что ты мне там вколол? Спать хочется — сил нет.

— Ну так и спи. На меня внимание обращать необязательно.

Дженифер отвернулась, прислонилась светлой головкой к боковой стойке, закрыла глаза. Я откинулся на спинку вертящегося кресла салона, тупо глядя на бесконечную гать в бесконечных топях.

Безветрие. Мягкие редкие хлопья снега вертятся, как отпущенные в полёт пёрышки, оседают неслышно. Вечер сиренев и тих. Ветки яблонь сверкают длинными иголками стеклянных кристаллов. Тёмные еловые лапы согнулись до земли под толстыми мягкими подушками. Наст хрустит, как целлофан. Скатерти на крышах окаймлены стеклянной бахромой сосулек. Русло реки съела лиловая тень. Над пропадающей в поле лыжнёй встаёт низкая луна в двойном круге света. Ранняя, ещё не запылившаяся звезда заглядывает в печную трубу, жмурясь от пышного белого дыма, прямым столбом уходящего ввысь. Чурки лопаются под топором и брызжут щепочками. В воздухе запах мёрзлой берёзы.