Александр Карпенко - Грань креста (дилогия)

— Ну, это как для тебя «Гиннес».

— Насчёт смеха. Представьте: суицидальная попытка отравления слабительным. Девять упаковок.

— Гы-ы! Га-а!

Трава ложится плашмя, и ампулы скачут в ящике. Зверьё тикает со всех ног, подозревая землетрясение.

— Вот и мы так ржали. И Абрамыч икать со смеху начал. А персонал в родном заведении от веселья на полсуток работоспособность потерял. Заезжаем через пару дней — как там засранец? Помер, говорят. Как так? Да обыкновенно. Так его несло, что кишечное кровотечение открылось.

— Бр-рр… Такой смерти не позавидуешь. Коньячком-то травиться слаще!

Лужок вновь огласил вопль. На сей раз его интенсивность была особенно велика. Создавалось впечатление, что клиента пытает бригада гестаповцев.

— Ох, я тебя… — мечтательно бормочет Хосе, направляясь к автомобилю, открывает дверцу. Клиент, выпучив глаза, стремглав вылетает из транспорта и, завывая нечеловеческим голосом раненой гиены, несётся неведомо куда.

Куда ж ты собрался, родной? Не въезжаешь в ситуацию! Все дружно повскакивали на ноги, в руках, как по волшебству, возник инструмент — дубинки, баллончики, наручники. Незавидна твоя участь, дурашка. Бегать — это больно.

Родимый подлетел к чахлым кустам, повозился что-то. Мы услышали плеск изливающейся под солидным напором жидкости, стенания:

— Нет сил, господа, нет сил, простите! Столько часов взаперти, не могу больше…

Не застегнув порток, побрёл обратно, на казнь. Казнь отменили, ограничившись направляющим обратно пинком. Всё ж порядок должен соблюдаться.

— Коллеги, засиделись мы что-то. Пора и честь знать. Работа стоит. Вон Люси на вызов собиралась.

— Да он рассосался уже, поди.

— Вот бы так в нерабочее время, в спокойной обстановке…

Все замолчали, на минутку взгрустнув. Не будет у нас ни свободного времени, ни спокойствия. Только вот такие ворованные, краткие мгновения — если повезёт…

— «До свидания» не говорить! — предупреждает кто-то. Ага, плохая примета.

Хлопки мужских ладоней. Поцелуи в щёчки дам. Щелчки дверных замков. Моргание фар. Мяуканье сирен. И — разошлись кто куда.

Стой, стой, мы ведь разъехаться целый час не могли — как же это сейчас за мгновение вышло?

Полусонная верёвка трассы петлями наматывается на ось вездехода. Впереди столб света от фар, а слева и справа — две сумеречные молчаливые стены. Белые палочки разметки защёлкиваются монотонно под левое колесо. Дремотно. Взгляду не за что зацепиться, голове нечем заняться. В сонные мозги лезет постороннее:

— Совсем ты, Шура, раскис.

— Да сердце болит что-то.

— А оно у тебя есть?

— Должно быть.

— Эт ты зря. С этим органом на «Скорой помощи» лучше не работать. Тем более здесь.

— Люсь, а ты вспоминаешь что-нибудь? Ну, хоть иногда?

— Что именно?

— Свой дом, свой мир, жизнь…

Ну что ты плачешь, маленькая мышка? Не надо, не плачь, прошу тебя. Прости, я не хотел сделать тебе больно…

А как же сердце?

Сон не сон, явь не явь. Так, дремота, морок. Мышка, наплакавшись досыта, влезла в перчаточный ящик и спит, зарывшись в чистую ветошь. Моя башка клонится на капот неудержимо. Патрик периодически клюёт носом, при этом автомобиль выписывает на асфальте дуги. Пытаясь бороться с одурью, он начал насвистывать что-то бравурное, но выходил вместо желаемого протяжный грустный блюз.

— Ты это прекращай, — ругаюсь лениво, — денег на бригаде не будет. Хватит мучиться, становись в сторонку и кемарь. Неча гореть на работе. Пара часов сна ещё никому не вредила.

Патрик обиженно побурчал что-то на тему, что он-де вполне свеж и ещё может, но на обочинку отъехал с видимой радостью. Уронил стриженую голову на баранку и выключился тут же. Пора и мне. Перебраться, что ли, в салон, вытянуться на носилках? А, лениво. И так сойдёт…

Вялые мысли перемешиваются причудливым калейдоскопом. Удивительным образом во сне всему находится своё место. Ревущий Кабан, приколотый к стене, вырывает из щеки окровавленный нож, роняет его на пол. Гномик в цирковом костюме подхватывает оружие, сияющей бабочкой клинок танцует вокруг перчатки. Бабочка взлетает, перепархивает к плачущему лицу Дженни, вонзается ей в грудь. Она падает, и я вижу, что это Нилыч со страшными ранами лежит на тёмной траве.

Проснулся в поту. Утёрся. Бормочу: «Сон страшон, да Бог милостив», проваливаюсь обратно. Кошмары последних дней смыкаются в нечто уж вовсе фантастическое.

Вездеход стоит на поверхности огромного сияющего зеркала. Нет, не льда, но на настоящем зеркале гигантских размеров из отполированного металла. Кажется, даже различаются вдали завитки резной рамы. Я бьюсь, пытаясь вырваться из стального захвата, но тщетно — мои кисти крепко прикованы наручниками к дверце автомобиля, короткая цепь пропущена через ручку.

Неожиданно на поверхности зеркала рождается из ниоткуда грациозная кошачья фигура — Владычица Ночи тихо приближается ко мне, вкладывает в мою ладонь маленький ключик и вновь исчезает. Я ковыряюсь в замке неловко, ключ выскальзывает из рук и летит, летит вниз, разбивая зеркало пополам. Мой вездеход, вместе со мной, болтающимся на ручке, рушится на глыбу мягкого сыра. Я проваливаюсь в неё и погружаюсь в пористые недра, глубже, глубже — к царству полного мрака.

— Господи! — закуриваю трясущимися руками. Вот уж воистину: подольше поспится — корова в лаптях приснится! Бригада сопит во все носовые завёртки. А тут уж и не до сна. Привидится же, тьфу-тьфу! Выбрался наружу немного поразмять затёкшие члены, тихонько прикрыв за собой дверь.

Ночь тепла и влажна. Тьма вокруг нема и загадочна. Небо беззвёздно. В переплетении черноты можно вообразить себе всё, что угодно. Есть нечто первобытное в таком ночном безлюдье.

Занятый собственными переживаниями, я вдруг понял, что совершенно не представляю себе нашего местонахождения — что это вокруг? Лес, равнина, озёра? Ежу ясно, что не город и не пустыня, а в остальном — загадка. Что там толковал Нилыч, покойник, о лесных напастях? Не прихватить ли из машины автомат? А много он мне прошлый раз помог? О неприятном думалось почему-то в сослагательном наклонении, настоящего страха темнота не вызывала. Билось, не отпуская, назойливым рефреном в висках стихотворение: