Дмитрий Полковников - Герой не нашего времени. Эпизод II

Пограничник посмотрел на комбата злым взглядом и резко сдёрнул трубку телефона. Он звонил на пропускной пункт через границу, так сказать, сверять дебет с кредитом.

«Бухгалтер» хренов! Значок «Ударник госкредита» вновь вызывающе блестел на груди свежеиспечённого майора.

– Ты прав, они ещё в городе!

– Ну так что? Эй, Юпитер, ты набычился!

Елизаров думал ровно минуту, наблюдая, как дёргается щека у Ненашева. Вечно невозмутимый на вид комбат стремительно терял самообладание.

– Вторую шпалу в петлицы сам себе засунул?

– Приказ вчера был по армии. Не знаю как, но заслужил ещё неделю назад, – зло буркнул Максим. И он не улыбался, пришлось быстро переделать документы для вброса.

– Зато я знаю. – Теперь очередь Михаила удивить Ненашева. – С той стороны ходят слухи, что здесь сформирована какая-то особая часть, сплошь из… «офицеров».

Максим напустил на себя независимый вид, но ничего ответить не успел. Обрывая разговор, раздался телефонный звонок.

– Что? Где? Какое он назвал время? Нет, в отряд везти не надо! Мы это уже знаем, а когда начнётся, сразу отпустите и уничтожьте протокол.

Елизаров медленно положил трубку.

– На второй заставе перебежчик. Поляк. Мельник с той стороны. – Михаил оценивал реакцию свежеиспечённого майора, машинально посмотревшего на циферблат, словно сверяя время.

– Лазинский? – фыркнул Панов [144].

– Да когда же это закончится? – едва слышно пробормотал пограничник, но Максим расслышал.

– Что закончится? Ты про войну или про меня? – Панов чувствовал, что его немного занесло. Ладно, потом придумаем что-нибудь. Но будет ли это потом?

Михаил лишь вздохнул в ответ.

Панов знал, что плыли с той стороны и поляки, желая предупредить русских. Кто-то разумом или сердцем понимал, что пусть и не родная им советская власть, но иначе с бедой, готовящейся стать уже по-настоящему общей, одним не справиться.

Но как им верить, если половина «казачков», засылаемых в СССР абвером и гестапо, имела польскую национальность. Тридцать процентов – «борцы за незалежную Украину». А остальные злодеи – настоящий интернационал из националистических белорусов, литовцев, латышей, эстонцев и русских эмигрантов.

Вот и деда, когда-то бывшего солдатом русской императорской армии, долго мурыжили, пока не грохнул на границе первый выстрел. «Нет, не врал старик», – отпишет кто-то потом в мемуарах.

Между тем если не война, то вооружённая провокация уже началась. В полночь августовский погранотряд вступил в бой с солдатами вермахта на участке одной из застав.

А что касается перебежчиков из вермахта, то Панов мог бы назвать штук пять случаев и пару фамилий. Лишь жаль, что с тем, кто навсегда вошёл в историю, очень плохо получилось.

«Германские солдаты, рабочие, крестьяне, мужчины и женщины! Что дал вам Гитлер? Жизнь в страхе и в нечеловеческих лишениях, голод, нищету, смерть», – через пять дней напишет в «Известиях» ярый фашист и антисемит Альфред Лисков [145].

Панов не зря его так обозвал. Вот что сделала из легендарного немецкого ефрейтора работа в Коминтерне. Обычная бытовуха, он лишь просил не вещать на рейх голосом с ярко выраженным неарийским акцентом, а коллеги в ответ пожаловались в НКВД.

Михаил отметил, что глаза Ненашева пусть и горят, но нет в них безумия. Так вот ты какой, совсем не чистюля.

А мог бы он сам так поступить с убитым врагом? Или нет, с той девушкой, комсомолкой, попавшей после пережитого в больницу чуть ли не с нервной горячкой. Теперь весь город не спит, а гудит слухами.

Где-то рядом грохнул выстрел, затем ещё один. Они вместе бросились к окну. Недалеко от штаба погранотряда что-то занялось пламенем и раздалась настоящая пальба.

– Это около обкома! – Михаил дёрнулся поднимать резерв.

– Дурак! Купился на отвлекающий манёвр! Смотри сюда! – Максим, видя лихорадочный блеск в глазах Елизарова, быстро ткнул пальцем в лист, якобы найденный им в полевой сумке диверсанта.

Вот теперь, не на словах, а на деле обком и горком вместе с областными управлениями НКВД и НКГБ начнут заранее наводить порядок в городе [146].

Окончив совещание, первый секретарь обкома Михаил Теплицын собирался прилечь, когда раздался телефонный звонок. Сначала позвонили из милиции, а потом НКГБ оповестило: теракт в городском парке, зверски убит советский командир. Как всегда, забрали оружие и документы. Но что сделали с телом, это надо видеть.

Неожиданно раздался звон стекла. Теплицын выглянул в окно, увидев, как несколько человек поджигали что-то в руках. Очерчивая огненную дугу, предметы разбили стекла в окнах второго этажа обкома партии.

Секретарь обкома достал из стола ТТ и несколько раз пальнул в диверсантов. Его не испугаешь! Там серьёзно обиделись, и очередь из автомата загнала смельчака в глубь комнаты. Затем в кабинет влетела бутылка с горящим фитилём.

Теплицын едва успел выскочить до взрыва, но горящие брызги всё равно попали на него, пришлось сорванной с окна портьерой сбивать пламя с одежды.

А нападавшие кинули в здание ещё какие-то пакеты. Спустя пару минут в огне раздался треск выстрелов. Заставляя приседать окружающих, рвались патроны.

Когда первый секретарь и охрана выскочили наружу, рядом со зданием было пусто, а из нескольких окон на втором этаже вырывалось пламя. Стеллажи с книгами и канцелярскими делами разгорелись не на шутку.

Решение спасать архив пришло сразу. Он не запаниковал, моментально вспомнив, где лежат дубликаты ключей от сейфов и несгораемых шкафов.

Теплицыну ситуация сейчас не казалась катастрофой. Если и было чувство растерянности, то совсем небольшое. Гнев – вот состояние его души. За наглую вылазку враг ответит, но бежать по следам поджигателей не его дело.

Звеня колоколом, летела к обкому пожарная машина.

Генерал Азаренко жил в квартире на Блюменштрассе. Нет-нет, на улице Энгельса. Просто Панов знал, что Цветочной её назовут во время оккупации.

Будто следуя законам жанра, немцы обязательно называли так одну из улиц покорённых городов. А насчёт пьянящего воздуха свободы…

Комдив вернулся домой не один, а с медсестрой. Но не выступление артистов оперетты и эстрады вызвало проблемы со здоровьем. Разговор с командармом не добавил душевной радости, а от бессилия хотелось плюнуть на всё. И что делать? Любое его решение сразу отменят. Командир корпуса по приказанию Коборкова контролировал каждый его шаг. И наверняка уже ушли документы в Москву. Нет, не на арест. Для начала снимут с дивизии. А пока шарахаются, как от комиссара 6-й дивизии, посчитанного Военсоветом армии трусом и паникёром…

– Максим, может, не надо рисковать?

– Выйдем?

В эмке их сидело четверо. Кроме Елизарова и шофера, добавился ещё один неизвестный ему тип: в комбинезоне и без знаков различия. Кто такой, Панов мог лишь предполагать. Похоже, была у начальника пограничной разведки своя специальная отчаянная группа, и Сотов тоже из их числа.