Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Господи, до чего же одинокой ощутила себя Изабо на каменно-виноградном балконе!

Тусклые образы случайных любовников, еле выглядывающие из тумана памяти, ничем помочь не могли, а только разозлили. Целую неделю французская королева провела в слезах и раздражении, срывая его на фрейлинах и слугах, и чуть не отказалась ехать на приём, который Парижский университет устраивал в честь правящей партии. Однако, здравый смысл всё же возобладал. В конце концов, она все ещё королева! Да и проклятым «арманьякам» не следует давать повод для злорадства… Но одевая парадный наряд бедняжка снова чуть не расплакалась. Она ещё так хороша в этом венце из сапфиров, и в этом тугом корсаже с огромным декольте! За что же, Господи, за что злые люди лишили эту красоту даже мечты?! … «Сегодня же велю заколотить дверь на балкон, и больше никогда, никогда…»

Может, так бы и вышло, и несчастная Изабо, проплакав ещё неделю, сообразила бы, наконец, что слишком замечталась, и не худо было бы помочь вернуться коротышке Жану, при котором за ней шпионили не так строго и позволяли, все же, кое-какие радости. Но… Кто знает, по каким винтовым лестницам спускаются к нам и разумные мысли, и нелепые случайности, вроде той, что произошла на приёме Парижского университета?

Собственно говоря, пустяк… Ничего не значащая мелочь… Всего-навсего большая ночная бабочка, из тех, что сотнями слетаются вечерами на свет пылающих факелов. Она села на край огромного декольте королевы и слегка напугала её неожиданностью появления.

– Позвольте, я сниму это с вашего величества? – тут же раздался рядом вкрадчивый голос.

И уже в следующее мгновение изысканно красивый молодой человек, почтительно натянув на руку перчатку, снял бабочку с королевского плеча. Затем посмотрел на неё, то ли с завистью, то ли с жалостью, и смял бархатное тельце в кулаке.

– С ней всё равно не случится ничего более восхитительного, – сказал он, словно самому себе, – значит, и жить дальше не стоит.

Силы небесные! Изабо еле устояла на ногах! Как это было сказано!

Так просто и, в то же время, изысканно, с затаённой дрожью в тонком, невероятно волнующем голосе… Даже незабвенному Луи никогда не удавалось выражать свои чувства – вот так же подобострастно и величественно! Впрочем, куда ему! Луи всегда ощущал себя королем – и с ней, и с прочими другими, которые, как эта несчастная бабочка, слетались на его блеск. А этот молодой человек словно из грёзы.., словно подсмотрел её мечты и явился – без славы, без имени…

А кстати, кто он такой?

Изабо тяжело вернулась к действительности. Почти приказала себе холодно улыбнуться и пройти мимо, лишь слегка кивнув головой. Уж и так непозволительно долго смотрела в глаза этого, этого… Нет, определённо, нужно немедленно выяснить, кто это был!

Короткого вопросительного взгляда на мадам де Монфор было достаточно, чтобы та немедленно растворилась в толпе и, спустя какое-то время, вернулась с новостями.

– Шевалье де Бурдон, мадам, – зашептала она, подавая королеве кубок с вином. – Не так давно поступил на службу к сыну герцога Орлеанского графу де Вертю…

Изабо чуть не поперхнулась – такое странное совпадение!

– Очень услужлив, обходителен, прекрасно ладит со всеми, особенно с дамами.

Королева фыркнула прямо в вино.

Сладкая азартная дрожь, едва не забытая за всеми идеальными мечтами, защекотала её изнутри, как развеселая, поверенная во все дела подруга, которой только что сообщили о новой влюбленности.

Что ж, кажется, прощай скука!

Той же ночью мечты об идеальном возлюбленном вернулись с лицом и голосом шевалье де Бурдона и были греховны и сладки, как запретный плод, поданный Искусителем.

С тех пор любые столичные мероприятия, на которых обязан, (или только мог), появиться граф де Вертю со всеми своими дворянами, посещались королевой, как аккуратной придворной дамой. Удивив всех, она явилась даже на скромный турнир, устроенный Бернаром д'Арманьяк, чтобы почтить память славного коннетабля Дюгесклена. И, хотя многие недоброжелатели шептали, что турнир этот граф устроил исключительно ради собственной выгоды и поощрять его не стоит, Изабо ни одной минуты не жалела о том, что пошла туда. Во-первых, она показала свою лояльность сторонникам графа, (а среди них, как ни закрывай на это глаза, было немало людей стоящих), и во-вторых, затея благополучно провалилась сама собой. Из-за резкого похолодания король так и не выехал из Лувра, что сделало одинокое присутствие королевы более похожим на насмешку. К тому же, счастливое выражение на её лице раздосадованный граф приписал не только своей неудаче с турниром, но и откровенному поражению на нём. Собственный зять, несильным ударом, выбил д'Арманьяка из седла прямо перед королевской трибуной, и кажется, сам испугался того, что сделал. Королева же рассмеялась так громко и неприлично, что перекрыла своим смехом сочувственные возгласы с других трибун… Что поделать – взбешённый граф выглядел так потешно!

А самое главное, никто так и не понял, что истинная причина королевской веселости стояла тут же, у ристалищного ограждения, с любовной тоской на лице, со шляпой, картинно сорванной с головы, несмотря на сентябрьский холод, и звалась эта причина шевалье де Бурдон.

«Её величество стала крайне весела, – причитала пару дней спустя герцогиня Анжуйская в письме от мадам де Монфор. – Боюсь только, что чрезмерная забота со стороны графа д'Арманьяк может стать препятствием к дальнейшему развитию этой веселости. Хорошо зная королеву, я могу предположить, что уже до окончания этого месяца она попытается что-либо предпринять и, боюсь, совершит непоправимую глупость».

Мадам Иоланда задумчиво сложила письмо.

Скуку нельзя злить, вытесняя её лишь короткой надеждой. Если дурочке Изабо так приспичило влюбиться, нужно дать ей возможность утолить свою страсть. И сделать это деликатно, незаметно, чтобы ни у кого, упаси Господи, не возникло и тени сомнения в добропорядочности её величества. Жаль, конечно, что дворянчик этот из чужой «конюшни», но, если всё хорошо организовать…

Мадам Иоланда решительно встала.

Да, пора! Кажется, дело о браке её Мари и Шарля Валуа решится без проблем. А если всё действительно хорошо организовать, то и другие вопросы, со временем, тоже можно будет неплохо разрешить.

Жизнь в столице любого государства от жизни в его же провинциях может отличаться какими угодно определяющими чертами, но везде и всегда существовало и существует отличие, неизменное, как восход солнца над горизонтом. Впрочем, именно из-за этого различия такие понятия, как «восход» или «заход» солнца для столицы любого государства делаются совершенно неактуальными. Деятельность этих огромных человеческих ульев не теряет активности круглые сутки. И пока провинция мирно засыпает после обычных житейских дел, столица, словно праздный аристократ, припудривается, наряжается и отправляется с визитами, возможно и не такими официальными, как днем, зато более значимыми.