Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Мигель оторвался от чтения. Недавно он снова расспрашивал Жанну-Клод о том, как именно она слышит тех, кто с ней говорит, но девочка не понимала и объяснить не могла. Для неё это было так же трудно, как любому другому трудно объяснить, что значит слышать вообще. Или видеть. Или дышать…

– Ты можешь слышать, как и я, – пожимала она плечами. – И все могут. Просто все боятся слышать ТАК.

– Я ничего не боюсь, – возражал Мигель.

Но девочка считала иначе.

– Ты жил дольше и видел больше. Ты знаешь все о болезнях, об опасностях и несчастьях, и слух твой стал, как полотно, через которое матушка цедит молоко. Она ведь тоже боится впустить зло в нашу еду. И каждый, кто так боится, думает, будто выгнать это зло уже не получится. Но зло заползает и через глаза, и через дыхание, и через мысль… Хочешь, я научу тебя его изгонять?..

Отец Мигель тряхнул головой…

Да, она бы научила. Она действительно может многому научить. Но почему, всякий раз, когда она говорила: «Хочешь, научу», первым его желанием было крикнуть: «Нет!!!»?

«Уединение ума оплатишь скорбью, ибо познавать будешь сам себя», прочёл он новую строку из манускрипта. И новое видение поплыло перед глазами.

«Всё знать страшно», – сказала Жанна-Клод при первой встрече…

Нет, что бы там она ни могла, Мигель не хотел у неё учиться! Всю жизнь мечтая постигнуть самые сокровенные тайны сущего, он – самый любопытный из монахов Сарагосской общины – насмотревшись в глаза этой девочки, понял вдруг, что со страхом всезнания не справится. И, как только подумал, тут же ощутил другой страх.

Ещё не за себя…

Пока не за себя, а за девочку, обречённую видеть суть вещей без каких-либо обрядов посвящения, и воспринимать чужую боль острее, может быть, чем свою собственную.

Он снова попытался читать, но слова старинной рукописи и собственные мысли, цепляясь друг за друга, повлекли отца Мигеля дальше и дальше. И первое сочувствие, сейчас, над этой рукописью, обернулось вдруг пугающим осмыслением. «Мы не готовы, – бормотал он сам себе, сжимая руками виски и чувствуя в душе, едва ли, не панику. – Мы, все! И служители церкви, и миряне – от короля до последнего раба… Даже наши папы… Никто! Никто не готов стать лицом к лицу перед этой девочкой, когда она обретёт в полной мере всю свою силу! Чему смогу научить её я – жалкий и ничтожный, один из многих?.. Мы думаем, что искренне помолившись и покаявшись в грехах, уже получаем право жить дальше, согласуясь только со своими интересами и убеждениями. Но все мы нечисты! И когда в глазах этой девочки отразится наш облик, даже на самых белоснежных одеждах проступят грязные разводы завистливого собственничества, пятна властолюбия и черные складки всевозможных обстоятельств! Чтобы стряхнуть всё это понадобится уединение ума. Но никто не захочет познавать себя, ибо, познав себя, познаешь всё! А всё знать страшно, потому что жизнь сначала не начнешь…»

– Смотрите, святой отец, вот и Жанна!

Голос хозяйки вернул отца Мигеля к действительности.

Стряхнув оцепенение от поразивших его мыслей, монах выглянул через оконце и увидел, что по ровному, выпавшему недавно снегу, идёт, переваливаясь словно уточка, Жанна-Клод. Оно шагала, высоко поднимая ноги, чтобы следы оставались ровными и четкими, и постоянно оглядывалась, любуясь отпечатанной на снегу цепочкой. Светлые косы уже не торчали задорными хвостиками, а отрасли и чинно выглядывали из-под краёв теплого платка ровными, слегка загнутыми кончиками. Плотно перехваченный в талии кафтан был немного великоват, как и сумка из грубой холстины, переброшенная через плечо и болтающаяся из стороны в сторону, словно маятник, в такт шагам.

– Чистый ангел! – умильно сложила на груди руки мадам Жанна, выглядывая из-за плеча своего, якобы, родственника. – На обе деревни лучше девочки не сыскать!

Накануне ей заплатили очередное щедрое вознаграждение за предоставленный кров, и потому, наверное, голос её звучал сегодня особенно убедительно.

– Мне бы хотелось немного почитать Жанне из старинных манускриптов по богословию, – сказал отец Мигель. – Пошлите её ко мне, как войдёт.

Мадам активно закивала, почтительно протиснулась мимо стола, на котором лежала рукопись и, перекрестившись пару раз, удалилась, сообщив уже от дверей, что испекла капустный пирог, который подаст к обеду. Так что, пусть малышка Жанна после чтения сразу не уходит.

«Уйдёт она, как же, – мысленно проворчал Мигель, окончательно вернувшийся на грешную землю. – Каким бы ангелом Жанна-Клод ни была, вкусно поесть она любит, как обычный человек. А в этом доме готовят не хуже, чем в Анжерском замке…»

Он с тоской посмотрел на манускрипт, и отголосок недавнего страха неприятно кольнул сердце. Может, не читать ей ничего? А герцогу сказать, что с девочкой снова ошиблись… Но тогда пребывание здесь отца Мигеля становилось бессмысленным. Герцог сообщит мадам Иоланде, та отзовёт духовника обратно, и это было как раз то, чего Мигель хотел сейчас менее всего. Мало того, что придётся объясняться с герцогиней, которая на слово может и не поверить, приедет разбираться и уличит отца Мигеля во лжи со всеми последствиями, так ещё и сам он прекрасно понимал, что уже не в состоянии покинуть Жанну-Клод, не разобравшись толком, кто она есть на самом деле – ангел, посланный, как Чудо, или человек, способный научить переосмысливать всё сущее и даже… Мигель испуганно перекрестился – о, Боже, он на грани ереси! – но всё же мысленно закончил: и даже веру, которая чрезвычайно запуталась и в ходе бесконечных войн, и в противоборстве трёх пап…

Стук деревянных башмаков затих перед его комнатой. Жанна-Клод возникла на пороге, вся окутанная морозной свежестью, румяная, как всегда, улыбающаяся. Увидев, что Мигель крестится, она перекрестилась тоже и звонко возвестила:

– Добрый день, Мишель! Дай мне грифель, я хочу кое-что записать!

Монах удивленно округлил глаза.

– Разве ты умеешь?

– Для себя умею, – охотно сообщила Жанна-Клод. – Но мой грифель сегодня утром совсем раскрошился, а угольки слишком пачкаются.

Для пущей убедительности она достала из сумы на боку несколько плотных листков, на которых в монастырях и аббатствах обычно записывают хозяйственный приход-расход, и протянула отцу Мигелю, демонстрируя чумазые следы по краям.

Монах с интересом рассмотрел листки

Совершенно непонятные значки покрывали их сверху донизу, но сбоку на некоторых красовались смутно узнаваемые изображения цветов и птиц, подкрашенные кое-где соком ягод, чистотела и пережженной древесной корой.

– Что это? – развел руками Мигель. – Это же невозможно прочесть!

– И не надо, – решительно заявила девочка. – Это только моё.