Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

Так могло продолжаться целую вечность, и неизвестно, к чему бы привело, не вернись в один прекрасный день возникшие когда-то подозрения.

Слово «яд», отогретой мухой, снова закружилось в воздухе, назойливо проникая в деятельный когда-то мозг и взбивая в нём опасную смесь из отчаяния, вины и зарождающегося гнева. Это дало мыслям мадам Иоланды совершенно новое направление. И тогда, сжав почерневшие губы, с трудом и болью возвращаясь к жизни, она стала вспоминать другое.., то, что случилось около года назад.

Не успела ещё вся Франция оплакать погибших под Азенкуром, как новая беда заставила королевский двор достать траурные одежды. От скоротечной мучительной болезни скончался дофин Луи – старший сын короля Шарля. И знать, собравшаяся, чтобы проводить наследного принца в последний путь, выглядела скорее растерянной, нежели огорчённой.

Да и кто бы тут не растерялся? Победа под Азенкуром убедила Генри Монмута в том, что он король-праведник, вершащий благое дело, тогда как французское королевство, и без того наказанное безумным королём и распутной королевой, настолько неугодно Господу, что теряет не только лучших рыцарей, но и саму надежду. Отголоски пышных празднований в Лондоне докатились до Парижа пророчеством новых поражений. Поэтому, стоя над гробом принца, многие задумывались уже не о бренности земного бытия и даже не о том, что смерть неотвратимо приходит и к сильным мира сего, но о том, какова же станет их собственная жизнь до этой самой смерти, когда Монмут придёт и, сильно не напрягаясь, возьмёт всё, что и так уже считает своим.

Более других растерянным выглядел Бернар Арманьякский. Король назначил его коннетаблем, вместо погибшего д'Альбре, но графа долгожданная должность уже не обрадовала. Во-первых, безумный Шарль забывал о своих назначениях очень легко и в последнее время охотно шел навстречу желаниям королевы, когда ей приходила в голову блажь приехать в Лувр и изобразить какую-никакую заботу. Во-вторых, партия арманьяков понесла самые ощутимые потери, тогда как первейшие враги – бургундцы попросту отсиделись по домам, а сам герцог Жан, по слухам, уже отправил какое-то немыслимое подношение английскому королю с уверениями в дружбе и готовности оказать при случае любую помощь, как военную, так и политическую.

В подобной ситуации графу ничего другого не оставалось, как, не брезгуя, восполнять потери из числа людей далеко не благонадёжных. Таких, к примеру, как мессир де Ла Тремуй, граф де Гин. Не самый приятный человек при французском дворе, запятнанный к тому же недавней службой при дворе Жана Бургундского. Но сразу после победы «арманьяков», он открыто перешёл на их сторону, сражался при Азенкуре, попал в плен, и, как-то очень быстро, был выкуплен. Все ожидали, что Ла Тремуй, первым делом, отправится в Бургундию, подальше от ставшего опасным Парижа, где он занимал почётную, но не самую влиятельную должность смотрителя вод и лесов. Однако, мессир всех удивил, вернувшись ко двору французскому с предложением своих услуг, как государственного, так и частного порядка. Графу Арманьякскому, например, он подробно разъяснил каким образом лучше всего вести переговоры о выкупе за его зятя, герцога Орлеанского, чем сразу к себе и расположил. И, хотя дело с выкупом зятя почти не продвигалось, визиты словоохотливого Ла Тремуя стали своеобразным лекарством для безутешной дочери графа, которая таяла прямо на глазах, истекая слезами, подобно сказочной ледяной царевне.

Можно ли было не принять такого ко двору, особенно учитывая кровь, пролитую в сражении и, главное, поредевшие ряды соратников? Года не прошло, как мессир Ла Тремуй стал Великим управляющим двора его величества, вместо попавшего в плен Луи де Бурбона, и явно не собирался на этом останавливаться…

И, наконец, третья причина, по которой долгожданная должность коннетабля совсем не радовала графа Арманьякского, заключалась в том, что скоропостижная смерть дофина вызвала множество разных слухов, сходившихся, в сущности, к одному – юношу отравили. И основания для подобных слухов, увы, были.

Граф, являясь теперь вторым лицом в государстве, присутствовал при вскрытии, после чего удалился к себе и долго там размышлял, запершись ото всех.

Кто?!!!

Ответ на этот вопрос был, к несчастью, так же очевиден, как и то, что обнародовать версию об отравлении и затевать разбирательство не следовало ни в коем случае.

Причин хватало. Во-первых, потому что истинный виновник, (не отравитель, а подстрекатель), находился вне досягаемости, за пределами Парижа. И, возможно, даже дальше, чем думалось – не во Франции, а далеко за Ла Маншем. И, во-вторых, при дворе кое-кто считал, что отравление дофина было с той же долей вероятности выгодно и герцогу Анжуйскому. Так что, начнись официальное расследование, герцога обязательно следовало вызвать для объяснений, и новый коннетабль, прекрасно зная гордый нрав его светлости, ни минуты не сомневался, что подобный вызов положит конец их добрым отношениям. А это, по нынешним тяжёлым временам, равносильно самоубийству.

Ломая голову и так, и этак, граф Арманьякский решил, что самое лучшее сейчас сделать вид, будто слухи – только слухи, и смерть дофина произошла от естественных причин, на время затаиться, присмотреться, выявить подобравшихся слишком близко предателей и, самое главное, не испортить добрых отношений с могущественным семейством Анжу…

С такими мыслями, чувствуя смертельную усталость от падающих как снег на голову горестей и проблем, и стоял граф Арманьякский на похоронах королевского сына.

Он не любил подобных церемоний, и то, что новая должность обязывала его принимать самое непосредственное участие в их подготовке, могло окончательно выбить несчастного графа из колеи. Но тут снова неоценимую помощь оказал Ла Тремуй.

Он взял на себя все основные заботы по устройству похорон, был деятелен, расторопен, незаменим и стал уже для всего французского двора почти таким же утешителем, каким был до сих пор для одной только дочери графа Бернара.

Печальный день закончился не скоро.

Сразу после похорон, увязавшись следом за д'Арманьяком в его покои, новый управляющий отослал слуг и, склонившись над жёстким креслом, в котором обмяк уставший от долгой церемонии граф, заговорил деловито и озабоченно:

– Боюсь, нам с вами следует подстраховаться, мессир. Как можно скорее, ехать в Анжу, и выражать свое почтение его высочеству принцу Шарлю!

Д'Арманьяк с трудом повернул затекшую шею.

– Это зачем ещё?

– Новый дофин слаб здоровьем, – понизил голос Ла Тремуй, – не сегодня-завтра, не приведи Господь, отправится за братом, а его преемник проживает за пределами Парижа, в семействе, слишком могущественном, чтобы не брать в расчёт их интересы. Только Бог ведает, что за планы строит на принце герцогиня, которой, как я слышал, палец в рот не клади. А она и так уже положила туда много больше… Вы заметили, мессир, что никого из Анжера не было сегодня на церемонии?! Это странно, если не сказать хуже. Боюсь даже произнести, что могли подумать при дворе…