Владимир Шкаликов - Колымский тоннель

К шипению присоединилась "Элегия" Глинки.

Да-да-да, разочарованному чужды… Тридцать лет таких усилий, столько жертв, столько лишений, на горло собственной песне, сапогами по обнаженной душе — и где же результат? Прекрасное будущее дразнит из-за горизонта, поёт с киноэкрана голосом Любови Орловой, летает с нею над Москвой в открытом автомобиле… Когда-то еще долетит оно сюда, где незаметные герои всенародной борьбы тратят жизнь на переделку вот таких, как этот разведчик, который полтора года пробыл в немецком плену, но так и не понял, что не в плен надо попадать, а драться, пока не погибнет враг или пока не погибнешь ты. Но ведь, погибнув, приблизишь будущее… Смертью храбрых и во имя… Кстати, что стал бы делать в плену он, капитан Краснов Василий Александрович? Едва придя в себя (вполне возможно допустить, что чем-то оглушило, и взяли без сознания), он выбрал бы момент и убил бы хоть одного фашиста. Все не зря бы пропал. А если еще захватить автомат… Небось не сложнее нашего, разобрался бы… Но ведь не работать же на них!

Это сколько же герой-фронтовик успел за полтора года принести пользы врагу?! На сколько дней, пусть часов, пусть даже минут, но отодвинул победу? Сколько наших — честных! — из-за него погибло?! И теперь: "Поверишь и отпустишь"! Хам, наглец! Ты сперва отработай за всех, кого погубил, сотрудничая с врагом! Ты не дрова пилить, ты на прииск поедешь, в открытой машине, как Любовь Орлова! Кайлушкой — золото — Родине — в поте лица!..

"Элегия" кончилась, а Давыдов не появился. "Может быть, с самодеятельностью мается", — подумал Краснов. Он знал, что втайне от начальника Давыдов пытается сделать ему сюрприз: заставить хор исполнить эту самую "Элегию". Однако зеки, уже с половины фронтовики, предпочитали издевательски орать:

а едва доходило до Глинки, устраивали разнобой.

Краснов перевернул пластинку, послушал, как Обухова поет: "Матушка моя, что во поле пыльно", закрыл патефон и уже с раздражением крикнул в окно часовому, чтобы поискали там лейтенанта Давыдова.

Вскоре Давыдов пришел.

— Что так долго? — спросил Краснов.

Оказалось, герой-фронтовик ничего ему не передал, молча прошел мимо.

— Ну что же, — Краснов рукой в воздухе подвел черту. — На прииск. Не хочет бригадиром, будет старателем. Завтра пойдет машина за горючкой, пусть и его захватит.

— С побегом? — уточнил Давыдов.

— Нет. До места.

— Крюк большой, — возразил было Давыдов.

— Ничего, — сказал Краснов. — За горючкой же едут. А ему надо мно-ого поработать: он перед Родиной в ба-альшом долгу…

И вот машина увезла "старателя" на прииск "Ударный" — если честно, по условиям труда и быта, то на верную смерть задолго до истечения срока: там мужики и покрепче гасли за две-три зимы. Краснов проводил полуторку взглядом и сказал:

— Двум капитанам на одном корабле тесно. Лишнего — за борт!

После этого капитан В.А. Краснов двинулся дальше в сопки, на охоту.

Ремень у автомата он нарочно отпустил подлиннее, чтоб было удобнее при необходимости стрелять навскид. Тяжелый дисковый магазин неудобно толкал в бедро, напоминая, что надо неустанно требовать плоские судаевские магазины, а еще лучше — легкие судаевские автоматы. Для всего личного состава. Охранники — тоже люди, ничем не хуже всех остальных солдат. Между прочим, война кончилась повсюду, а здесь она продолжается. Если на то пошло, так передний край теперь здесь, притом во всех смыслах — ив боевом, и в трудовом: восстанови-ка разруху без валюты, а валюта — вот здесь, под ногами. Потому и относиться надо к людям по-человечески.

Он поправил автомат так, чтобы диск упирался хотя бы в ягодицу, и подумал, как хорошо было когда-то бродить по лиственным лесам с обыкновенной тулкой. Зарядом дроби легче попасть в зайца или в косача. И скорострельность там не требовалась, потому что беглые зеки в местах его юности не водились.

Путь его лежал вон за ту сопку, ничем не приметную среди других. С обратной стороны ее, у подножья — довольно широкий золотоносный ручеек, а на нем — заимка Иннокентия Коеркова. Опасное место, если разобраться. Беглые вполне могли бродить в этих местах, поэтому правая рука Краснова каждую секунду готова была подбросить вперед автоматный ствол. С началом холодов беглые зеки, не хуже диких зверей, начинали жаться к человеческому жилью, будь это хоть заимка, хоть лагерь — авось чего перепадет из еды. В этом отношении заимка вызывала наибольшую тревогу Краснова. Сейчас уже не было смысла туда идти ради того, чтобы побаловаться промывкой, потому что руки, обожженные ледяной водой, не спрячешь от подчиненных, тот же Давыдов первым накатает телегу. Да и самого Иннокентия дома теперь не застать: гуси на юг только-только начали лететь, он теперь на озерах, на своей дальней заимке, запасает продукты для зимнего промысла. Но как раз в том, что Иннокентия нет дома, и состоял интерес Краснова.

Он добрался до ручья без приключений, но сразу к дому подходить не стал. С полчаса наблюдал издали и бродил вокруг, изучая обстановку. Задней стеной домик был приставлен вплотную к скале, поэтому подход к нему имелся только с двух направлений или напрямую через ручей. Все три пути Краснов исследовал и, не найдя ничьих следов, двинулся к дому.

Не успел он постучать, дверь сразу распахнулась.

— Вас-ся… Ты, как всегда, вовремя!

— Ты что же так неосторожно? — спросил Краснов.

— Да я уже целый час слежу, как ты кругами ходишь.

Горячие руки, горячие губы, горячее тело.

— Погоди, автомат сниму.

— Все снимай, — стала помогать. — Скорее. Из-ве-лась.

— Кешка давно ушел?

— Молчи. Ну его. — Метнулась, набросила на дверь кованый крючок, сорвала с себя халат и сказала: — Ва-ас-с-ся! Побеседуй со мной!

Беседа длилась долго. Им было что сказать друг другу.

Когда все сказали, за окном совсем стемнело.

— Останешься?

Он молча прижал ее к себе. Потом спросил:

— Свет, Кешка-то давно ушел?

— Утром. Рано.

— Я думал, дня уж два.

— И не шел?

— Это я думал. А чувствовал, что он еще дома.

— М-м-м, хитрый. А что ты еще чувствовал?

Краснов помолчал, ненасытно гладя мягкое тело, потом сказал:

— Я ведь здесь не навечно. Когда-нибудь переведут. Уедешь со мной?

— Не-а.

— Почему?

— Кешка застрелится. Жалко.

— Да что я, хуже этого якута?

Она потерлась об него, как кошка, всем телом.

— Нет, Вася, ты лучше… Но и он бывает ничего… Особенно после охоты.

— Блядь ты, Светка, — сказал Краснов печально.

— Стыдно, Вася, так говорить. Ты не понимаешь. Я просто очень женщина. Ну, сила во мне такая. От природы. Разве природа гадость придумает?