Владимир Романовский - Польское Наследство

Бьярке лежал на полу возле ложа, голый до пояса, в крови, а из груди у него торчало копье. Рикса подбежала, упала на колени возле него, боясь дотронуться, схватилась за голову. Глаза Бьярке, широко открытые, стеклянные, смотрели в потолок. Он показался ей меньше ростом.

Раздались шаги. Это невозможно – это верх цинизма. Убийца пришел посмотреть, как над его жертвой склонилась любящая женщина. Не может быть! Нет!

Казимир остановился на пороге.

– Ты хотела, чтобы я стал королем, мать, – сказал он. – Я им стал.

За год до описываемых событий неожиданно погиб Мстислав, повелитель Левобережной Руси. Левобережье, граничащее со степью, и само по себе по большей части степь, отличалось от Правобережья разительно, и если у астеров и ковшей взаимная неприязнь часто походила на семейную ссору – северяне и южане прекрасно друг друга понимали, когда это было им нужно – с Левобережьем у цивилизованных земель отношения сложились сдержанные, суровые. И только самый север Левобережья, с определенным Мстиславом в столицу городом Чернигов, схож был с Новгородом и Киевом – обычаями и надеждами. Мстислав, большую часть жизни правивший в Тмутаракани, ценил цивилизацию. Ему не посчастливилось, как старшему брату его, Ярославу, иметь в окружении столько нужных, даровитых, преданных людей. Не было у него верного адъютанта, такого, как Жискар; не было зодчего Ротко, подспудно привившего киевскому властелину хороший архитектурный вкус; не было лояльного, переносящего обиду легко, с огромным опытом, полководца Ляшко; не было обожаемой жены, сведущей в вопросах церкви; не было надежного гонца, тайного дипломата, и разведывательного отряда в одном лице, по имени Хелье. Мстислав все делал один – и справлялся. И, удивительное дело – был любим народом Левобережья. Один раз пришлось ему драться со старшим братом – и Мстиславу улыбнулась, как всегда, фортуна, и Ярослав отступил, и даже собирался бежать в Новгород, когда ему сообщили, что брат, вместо того, чтобы триумфально входить в Киев, уехал домой вместе с войском. Братья поделили владимировы владения, и прагматик Ярослав, взяв себе западную часть, решил, что созидать – практичнее, чем разрушать. Мстислав по временам завидовал брату и тоже пытался строить и просвещать, и даже, собрав нескольких умников у себя в тереме, создал свой вариант «Русского Судопроизводства», ничуть не менее помпезный и вздорный, чем оригинал. Затем в Чернигове срыли часть холма возле детинца, в образовавшейся плоскости выкопали котлован, вбили сваи, и стали строить «храм невиданный». Успели возвести две стены – просели сваи. Вбили новые – снова возвели стены, начали класть крышу, а она упала. Возможно дело было в том, что храм задумывался очень большим, поэтому нельзя было просто навалить камней потяжелее, а сверху водрузить купол да крест – нужна была инженерия. Но не было инженеров. Мстислав вспомнил о Свистуне.

На севере Левобережья леса огромные, густые. Люди Свистуна границ не знали – разбойничали на обоих берегах Днепра, но базировались на черниговской стороне, где-то между Днепром и Десной. Несколько раз Мстислав пытался нейтрализовать монополию Свистуна на ночной разбой – не извести его (поскольку на его место встало бы десять других личностей, помельче, и резня бы сделалась невиданная), а наладить с ним хотя бы дипломатические отношения. И наладил. И теперь, послав к нему своих людей, по-дружески попросил его (подразумевалось вознаграждение) пойти в разведку, поскольку сам Свистун инженерии не знал. Двое из приближенных Свистуна смотались в Киев, и еще трое в Новгород, и украли из хранилищ грамоты да письмена – чертежи и расчеты. Также, похищен ими был из Новгорода один из помощников Ротко – он и расшифровал черниговским строителям чертежные тайны. Сделали замеры, вбили новые укрепленные, «распадные» сваи; в известку наколотили куриных яиц. Возвели стены по одному из чертежей – эффектные, фигурные. Повесили крышу, убрали опалубку – центральная часть храма выстояла. Оставалось достроить башни по бокам. К двубашенным строениям Ротко питал слабость – возможно, они ассоциировались у него с городскими воротами в Константинополе. А может и нет.

Также, Мстислав задумал проложить первый в Левобережье цивилизованный хувудваг. Его спрашивали – зачем. Он отвечал уклончиво, «Нужно». В год, когда не было войны, наметили план и стали откупать у годсейгаре части эйгоров, по которым хувудваг должен был проходить – на север, к Ладоге (Мстислав тайно мечтал о связи с Балтикой). Под Муромом скупщики наткнулись на препятствие, вернулись в Чернигов, и доложили о препятствии князю.

– А ну, еще раз объясните, – сказал князь. – Кому земля принадлежит?

– Моровичам.

– И почему не продается?

– Чтобы … э … сохранить все в семье.

– Так и сказал он вам?

– Нет.

– А как сказал?

Скупщики замялись.

– Говорите, – приказал князь, забыв о завете конунга Соломона – «Не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя. Ибо сердце твое знает много случаев, когда и сам ты злословил других».

Еще помявшись, скупщики признались, что сказано было неприятным тоном, что, мол, «земля, принадлежащая древнему роду, не может быть продана выскочкам из рода олегова».

– Ничего не понимаю, – сказал Мстислав. – Моровичи – действительно древний род, но я знаю Моровича, который там живет, и он, мне помнится, вполне сговорчив.

– Он умер.

– А земля?

– А земля перешла к его племяннику.

– И что за человек племянник?

– Лютый человек, князь.

Князю стало интересно, и с небольшим отрядом отправился он в Муром.

На пороге главного дома в эйгоре, самого настоящего стенхуса (дома всех остальных землевладельцев в округе были деревянные) гостей встретил толстый детина с приплюснутым носом, миндалевидными глазами, и недовольным выражением лица.

– День добрый, гости, – сказал он сварливо и поклонился. – Проходите в столовую, я буду вас кормить.

– А господин твой где? – спросил Мстислав.

– Господин мой предается созерцанию, но скоро выйдет к вам.

Подумав, Мстислав решил, что ничего обидного сказано пока что не было, и проследовал с тремя воинами в столовую. Сварливый холоп вскоре подал им закуски невиданной мягкости и невероятного вкуса – все таяло во рту. И вино – возможно, константинопольского разлива, нежное. Воины покривились, а Мстислав сообразил, что к такому вину следует привыкнуть. Холоп, усмотрев недовольство на лице воинов, принес кувшин с брагой и отдельные кружки.

Хозяин дома действительно вскоре появился – пятидесятилетний, огромного роста, с широкими плечами, богато и утонченно одетый в дорогие однотонные ткани без узоров. Спину он держал прямо, ступал не степенно, а с естественным достоинством, а правильные черты его лица произвели – на Мстислава хорошее впечатление, а на воинов неприятное. Седые волосы над лысоватым лбом были аккуратно расчесаны, борода тщательно и коротко подстрижена, серые глаза смотрели не то, чтобы приветливо, но – радушно.