Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

И Рене снова говорил о политических расчётах, о церковных канонах, по которым о ней будут судить в Риме.., о трусости царедворцев, наконец. Но убедить Жанну он смог только тогда, когда привёл последний и единственно понятный ей аргумент:

– Потому что время Клод ещё не пришло.

И вот теперь, заставляя слёзы свернуться горьким комком в горле, Жанна, не опуская глаз, ответила:

– Раньше я была уверена в другом.

– В чём же?

– В том, что служителям Господа любые разъяснения будут явлены через их молитвы…

Священники переглянулись.

Последнюю фразу Жанна могла бы сказать жёстко, с упрёком, как до сих пор и говорила, отвечая на вопросы, смысла в которых не видела. Но голос её прозвучал неожиданно мягко, словно примиряюще, и все они неловко заёрзали на своих стульях…

«Никто не должен быть таким же умным, добрым или понимающим, как кто-то другой, рядом, – говорила Клод вчера, после ухода Рене. – Ты такая, Жанна, а они другие… Мы здесь многого не понимаем, но, может, это потому, что мы вообще мало что видели. И разве кто-то сказал нам «Вы одни правильно живёте»?… Дай им то, что положено по законам их жизни, и постарайся понять… Страх ведь такая губительная слабость…».

– Ну? И, что же вам ещё? – спросила мадам Иоланда, выслушав очередной отчёт комиссии, уже содержащий имена святых, которые говорили с девушкой

Ответом ей было настороженное молчание.

– Что ж.., – с лёгким вздохом герцогиня хлопнула по ручке своего стула. – … раз вы больше не возражаете, закончим с этим. Повитуха, вызванная проверить непорочность Девы давно прибыла. Завтра она сделает всё, что нужно, и вы можете, с чистой совестью, готовить вердикт для короля. Пора… Орлеан уже заждался.

* * *

Церемония проверки прошла так ожидаемо, что могла бы вообще не проходить.

Повитуха осмотрела Жанну за полотняными ширмами и, выйдя оттуда, оповестила всех, что Дева непорочна.

Секретарь, аккуратно записывающий весь ход процедуры, поставил за неё подпись, которую повитуха заверила собственноручно начертанным крестом. После чего подписи под протоколом поставили придворные дамы герцогини Анжуйской – мадам Де Гокур – Жанна де Прейи и высокородная дама де Мортеме – мадам Ле Масон – призванные свидетельствовать отсутствие всяких подлогов и сговоров.

Сама герцогиня тоже присутствовала, но, как и всегда, ничего не подписывала и на обязательном занесении своего присутствия в протокол не настаивала. Она только проверила, достаточно ли верно и торжественно описана процедура, после чего распорядилась проводить её в комнаты Девы.

Жанна как раз успела переодеться – сменила длинную рубашку, в которой проходила проверку, на свою обычную одежду и теперь, приставленная к ней служанка, помогала девушке завязывать шнуры на кожаных нарукавниках.

Герцогиня вошла одна. Фрейлин она отпустила, сказав, что хочет поговорить с Девой приватно, и теперь еле скрывала своё волнение. При виде её служанка тут же бросила завязки и согнулась в поклоне. Поклонилась и Жанна.

– Как ты себя чувствуешь, дитя? – ласково спросила мадам Иоланта. – Тебя не слишком оскорбила эта процедура?

– Я была к ней готова, мадам.

– И, тем не менее, всё это не слишком приятно… Хотя, и необходимо.

Взмахом руки герцогиня выпроводила служанку, подошла к Жанне и, взяв её за руку, сама принялась завязывать шнуры.

– Ты, конечно, знаешь, кто я.

– Да, ваша светлость, знаю.

– Видишь ли, так получилось, что мне известна вся твоя жизнь. И, если до сих пор я избегала какого-либо общения с тобой, то делала это ради общего блага.

Жанна опустила голову.

– Я уже поняла, мадам, что всё здесь делается не так, как было бы нормально…

– И тебя это отвращает от нас?

– Нет. То есть, теперь это уже неважно. Я так думаю, моя проверка закончена, и можно, наконец, выполнить то, ради чего я пришла?

– Да…

Мадам Иоланда всё никак не могла справиться с узлом – руки её почти не слушались. Но, совладав с собой, она кое-как продела одну петлю в другую, хотя, и затянула их слишком туго.

– Да, Жанна… Знаю, ты горишь нетерпением. Но то, что мне известны все повороты твоей жизни, не могло не вызвать чувства ответственности за тебя. Поэтому теперь, когда проверки позади, и никто уже не осмелится сказать, что я чему-то тебя подучила, мы можем поговорить… Точнее, я хотела бы дать тебе несколько советов.

Всё ещё не выпуская из своей руки запястье девушки, герцогиня повела её к окну, в нише которого, накрытая мягкими накидками, помещалась каменная скамья.

– Садись и послушай.

Она подождала пока Жанна, как следует, устроится, потом села сама и какое-то время собиралась с мыслями, сплетая пальцы между собой и снова расплетая, как будто эта монотонность движений возвращала ей обычное душевное равновесие и беспристрастность мыслей.

Наконец, она заговорила.

– Я знаю о твоих убеждениях. О том, что воля Господняя должна быть едина для всех, и достаточно только донести её до наших врагов, чтобы они одумались и ушли не воюя. Но они будут воевать, Жанна, как бы сильно ты ни надеялась на их веру… Эта проверка – отчасти доказательство… Подумай сама, девочка, неужели тебе ни о чём не сказали сомнения среди тех, кто должен был бы, безо всяких раздумий, бросить всё и пойти за тобой сразу, едва ты вошла тогда в зал и, узнав дофина в толпе, передала ему Божье послание? По моему разумению, они должны были бы поверить тебе ещё раньше – когда ты только вошла! Не всякий дворянин, никогда не бывавший при дворе может похвастать таким безразличием к придворной спеси! Но, вместо этого, была устроена унизительная проверка… И, скажу тебе больше – я сама.., я, которая верит в тебя абсолютно – сама предложила эту проверку, чтобы иметь возможность её возглавить и оградить тебя от откровенной неприязни и, возможно, оскорблений…

Герцогиня вздохнула.

– Бог свидетель – было сделано всё, чтобы помочь тебе. Мой секретарь привёз братьев Жанны-Клод, которым заранее велели признать в тебе сестру и ничему не удивляться. Рене давал тебе советы – на первый взгляд циничные, но необходимые. И наши военачальники получили всё необходимое, чтобы смирить гордыню и признать за тобой право стать во главе войска. Но всё это ничтожная малость по сравнению с тем, якобы, здравомыслием, которому противопоставлено твоё появление, и которым заражены все дворы Европы. Придворные мантии тяжелы не столько золотом, на них нашитым, сколько вековыми наслоениями интриг и драки за власть, Поэтому даже при нашем дворе некоторые считают и тебя частью политической игры. Они сами, почти всегда, прикрывали какие-то свои личные устремления мотивами самыми высокими, в которые трудно было верить. Но все делали вид, что верят…