Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

«…Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу, непорочность отсутствующих, скорбящих и бедных…

Да повинуются они начальникам и полководцам, над ним поставленным; да живут они братски с себе равными, а гордость и сила их да не возобладают ими в ущерб прав ближнего…

Они не должны вступать в неравный бой, не должны идти несколько против одного, но должны избегать всякого обмана и лжи…»

– Аминь! – спустя, примерно, час возвестил отец Мигель, закрывая книгу. – Теперь следующий за Господом, государь твой призывает тебя.

Девушка встала и обернулась к Карлу, которому паж уже подносил на длинной бархатной подушке его меч.

– Подойди, – приказал герцог.

Торопливо подоспевший к ним отец Мигель, протянул перед собой Евангелие и шепнул девушке, что нужно снова опуститься на колени.

Плашмя, герцог трижды коснулся плеча Жанны лезвием, говоря при этом:

– Во славу и во имя Бога Всемогущего, Отца, Сына и Духа Святого жалую тебя рыцарем. Помни же, что долг твой соблюдать все правила и уставы рыцарства – этого истинного и светлого источника вежливости и общежития. Будь верен Богу и государю; будь медлителен в мести и в наказании и быстр в пощаде и помощи вдовам и сирым; посещай обедню и подавай милостыню…

Далее шло о почитании женщин и нетерпимости к злословию о них, но Карл запнулся, не зная, стоит ли произносить это сейчас, и решил, что не стоит. Затем, он вернул меч на подушку, а Жанна, всё ещё не поднимаясь с колен, ответила под тихие подсказывания Рене:

– Обещаю и клянусь в присутствии Господа моего и государя моего положением рук моих на святое Евангелие тщательно блюсти законы и наше славное рыцарство.

– Теперь, встань, рыцарь!

Карл сам помог Жанне подняться и трижды облобызал её. Потом сделал знак зятю, давая понять, что наступило его время.

Мадам Ализон не успевала вытирать слёзы, глядя, как Рене надевает на Жанну шпоры со словами: «Эти шпоры означают, что поощряемая честью ты обязана быть неутомимой в предприятиях». А затем, поочерёдно надевая на неё части доспехов, объяснял их символическое назначение. «Как голова есть твердыня, в которой пребывают все душевные способности, то покрывающему голову этим шлемом не следует предпринимать ничего, что не было бы справедливо, смело, славно и высоко. Не употребляй этого доблестного украшения головы на низкие, ничтожные деяния, а старайся увенчать его не только рыцарским венцом, но и короной славы, которая дастся тебе в награду за доблести…»

– Поверить не могу.., – тихо всхлипывала мадам Ализон. – Девочка моя… Непостижимо! Такая юная, такая хрупкая… Господи, за что ей это?!… Но честь-то, честь-то какая… Теперь она, как все благородные господа…

– Нет, – покачала головой Клод, – она никогда не будет, как все…

* * *

Вопреки собственным словам, что девушки уедут сразу после посвящения, герцог Лотарингский отпустил их только в январе. Официально задержку эту объяснили тем, что Дева, дескать, всё ещё лечит Карла и хочет убедиться в стабильности его улучшенного самочувствия. На самом же деле только узкий круг посвященных знал, что Жанне готовят достойную одежду и прочее снаряжение и, что Карл использует это время для рассылки надёжных людей по всему пути её предстоящего следования из Вокулёра в Шинон.

– Ты тоже поедешь, как только станет известно, что Бодрикур отправил Жанну к королю, – сказал герцог зятю, когда закончил писать короткую записку настоятелю церкви святой Катрины. – Поедешь сразу во Фьербуа, оставишь меч и дождёшься их… Обязательно прослушайте мессу – там для вас всё устроят, не привлекая внимания. А потом напиши в Орлеан Бастарду – пусть предупредит Шарля, как бы, от своего имени, будто, по слухам, некая Дева идет из Лотарингии, чтобы помочь королю победить.., или, что-нибудь в этом же духе, если такая формулировка тебя не устраивает. Затем, выезжай в Шинон первым. Так, я думаю, будет лучше… Заодно проверишь по дороге надёжность наших постов.

– Хорошо. Но следует всё же поспешить, Карл. На днях я получил письмо от матушки…

– Знаю, знаю, – перебил герцог, – я тоже получил. Её светлость и меня торопит, пишет, что в Орлеане дела складываются не лучшим образом, а подкрепление она сумеет снарядить не раньше февраля.

– Но Жанна не успеет к этому времени!

– Знаю. И уже написал мадам Иоланде, чтобы до её прихода никаких серьёзных шагов при дворе не предпринимали. Думаю, англичане зимой тоже ни на что не отважатся… До середины поста время есть.

– Пост в этом году ранний, Карл, – напомнил Рене. – Монашеское воскресенье выпадает на тринадцатое февраля. Мы не можем дольше задерживать Жанну. Чем скорее позволим ей уехать в Вокулёр, тем лучше.

– Лучше может быть только тогда, когда надёжно, – заметил герцог. – Я готов безоглядно верить, что над девушками простерта длань Господня, но не готов стоять в стороне, когда точно знаю, чем следует помочь и, что помощь моя будет Ему угодна. Никакой случайности, Рене! Никакой, праздно шатающийся отряд бригантов или разбойные люди не должны преградить им путь, особенно, когда слухи станут их опережать! Потерпи, осталось совсем немного… Лучше успокой меня и скажи – твой человек в Вокулёре достаточно надёжен?

– Полагаю, да.

– Полагаешь?.. Ладно. На всякий случай, я тоже кое-что предприму.

Герцог притянул к себе новый лист бумаги и, бросив короткий взгляд на лицо зятя, добавил:

– Тайно предприму, тайно, не волнуйся. А покуда ступай. Мне нужно ещё написать нескольким людям, способным повлиять на Ришемона. Пускай усмирит свою гордыню и возвращается ко двору – толковые командиры там скоро понадобятся…

Вскоре к герцогу прибыли два гонца, падающие с сёдел от усталости. И уже через день небольшой обоз, составленный из крестьянских телег, якобы возвращающихся в свои деревни, отъехал от ворот замка и двинулся в сторону Вокулёра.

Кроме двух вооружённых солдат, за телегами следовал ещё и мальчик-паж верхом на лошади стоимостью в двенадцать франков. Вид у мальчика был, словно, испуганный, в седле он держался неуверенно, но изо всех сил старался не отстать и ехать вровень с телегой, на которой, закутавшись в, довольно дорогую, меховую накидку, сидела совсем юная крестьянка в красном платье и неопределённого вида человек средних лет, которого она, обращаясь к нему изредка, называла «дядюшка Лассар».

– Режь короче! Да соскобли всё, что отросло на шее – под воротом колется. И, смотри, не порежь!

Робер де Бодрикур, выгнув бычью шею, чтобы цирюльнику было удобнее, нетерпеливо дожидался окончания стрижки. Он то и дело ёрзал, вертелся, давал советы, мешал и возмущался, почему так долго?! Бедный Экуй готов был ударить рыцаря по голове чем-нибудь тяжёлым, чтобы тот притих хоть на минуту, и дал возможность спокойно довести дело до конца. Но вместо этого только любезно отвечал, что «осталось совсем чуть-чуть».