Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Показуха, – проворчал сбежавший из Парижа ещё в восемнадцатом году бывший причетник из Сен-Дени. – Уверяю вас, братья, здесь не обошлось без влияния некоей высокой особы.

– А мне кажется этот монах на зависимого не похож, – заметил Жан Шартье, учивший когда-то дофина истории и занявший теперь при его дворе должность историографа. – Не имел чести знать преподобного до сегодняшнего дня, но он показался человеком весьма достойным. С исповедью-то, как умно вышло…

– Да и девушка впечатляет, – подал голос монах, скрывающий лицо под тёмным, глубоким капюшоном. – Если меня спросят, я определённо скажу, что чудо нам явлено.

И без того обеспокоенный ходом дела, де Сеген круто развернулся к говорившему, но вдруг, с ужасом, нарастающим по мере понимания, узнал, еле видимые а глубине капюшона, длинный нос и выступающую вперед челюсть королевского камергера Гийома Гуффье.

«Вот так, так! – пронеслось в голове преподобного. – А господин де Ла Тремуй уверял меня, что его королевское величество соблюдает в этом вопросе нейтралитет… Выходит, не соблюдает, раз прислал своего камергера… Но, если прислал, то, что же тогда выходит?…».

Преподобный боком отошёл в сторонку и присел за стол. Не погорячился ли он, так яростно отстаивая чужие интересы? В девушке, действительно, что-то этакое есть, и, кто знает, вдруг его величеству известно много больше, чем всему его Совету, вместе взятому?! Что если среди пророков герцогини Анжуйской затесался, всё же, один настоящий, который и предрёк, что Дева, которая явится, тоже настоящая?! То-то мадам была так смела на Совете, хотя влияние её совсем не то, что прежде… Да и король… Сеген только теперь вспомнил, что Шарль ни единым словом не выразил, хоть какого-нибудь сомнения, а только слушал и откровенно наблюдал за происходящим! Может, так он всех испытывал? И, может, участие в этой комиссии, которая ничего не призвана решать, тоже своего рода испытание?

Сеген едва не схватился за голову, но, вместо этого, с жаром перекрестился. Ах, как вовремя уберёг его от ошибки Господь, позволив рассмотреть в незнакомце под капюшоном королевского камергера! Теперь он сто раз подумает, прежде чем вынесет свой вердикт!

Преподобный почувствовал, что безумно хочет пить. Он осмотрелся в поисках какого-нибудь слуги и приметил неподалёку мальчишку, праздно сидящего на низкой скамейке возле очага. Сеген велел ему принести воды, и мальчик послушно исполнил приказание. Но, уже наполняя из кувшина принесенный стакан, вдруг произнес, голосом тонким, как у девушки, но настолько твёрдым, что слова прозвучали, как приказ:

– Отведите Жанну к дофину, святой отец. Докажите Господу, что вы действительно служите ему одному…

Сеген чуть не поперхнулся. Какой-то прислужник с постоялого двора будет ему указывать! Но перед глазами, словно предостерегая, снова встало утопленное в глубокий капюшон лицо господина Гуффье.

– Я один ничего не решаю…, – пробормотал преподобный.

– Но вы, хотя бы, верите в неё?

– Я?

Сеген усмехнулся и поднял на мальчишку глаза. На него, в ответ, смотрело совсем юное лицо человека, полного надежды и ожидания.

– Я ещё не решил, что мне делать. Но понять не могу, почему вы-то все так в неё поверили?

Мальчик, не отвечая, опустил голову и забрал протянутый ему пустой стакан. Но когда преподобный совсем уже решил, что ответа не дождётся, внезапно прозвучало:

– Потому что другая к нам не придёт.

И Сеген сам не понял, отчего вдруг почувствовал, как пробежал по спине лёгкий холодок…

* * *

Потрясённый Паскерель сидел перед Жанной, не зная, что сказать.

Если, как говорили многие её противники, наущал девушку дьявол, то – прости, Господь, подобные мысли – следовало уверовать в него и в его добрую волю, потому что только тот, кто видит в человеческом существе объект своей неусыпной заботы, мог вложить такой разум в простую крестьянку…

Да полно, оборвал собственные мысли Паскерель, в той, что сидела перед ним, не было ничего от крестьянки! Совершенная, правильная речь, открытый, мыслящий взгляд… Ей и каяться-то было не в чем, кроме того, что одела мужскую одежду и приняла рыцарские обеты, которые сама же считала дозволенными только мужчинам. «Но, если не я, то кто?», – спросила его Жанна, скорее обеспокоено, чем заносчиво. И отец Паскерель не нашёлся, что ответить.

Рыцарские обеты… Надо же! И перед самим Карлом Лотарингским! За всю свою жизнь преподобному ничего настолько чудесного и в голову прийти не могло… Совсем, совсем юная девушка, которая – по всему видно – клялась не герцогу, но самому Всевышнему и теперь ни за что не отступит пока не выполнит данное слово – освободить Орлеан и короновать дофина, как положено!

Что это? Колдовство?

Нет! Преподобный даже мысли не допускал о том, что такое величие замысла могло быть рождено дьявольскими кознями!

«Рыцарский дух, воплощённый в безвестной девушке, призван всем нам, сломленным и теряющим надежду, придать новых сил, почувствовать себя мужчинами и с новой уверенностью взяться за меч и за крест, потому что за верой в неё идёт и обновлённая вера в Него, пославшего это чудо, словно второго Спасителя…».

– Да свершится воля твоя.., – прошептал отец Паскерель, борясь со внезапным желанием преклонить перед Жанной колено, как это делают рыцари, приносящие клятвы.

Он встал, в задумчивости отмерял по комнате несколько шагов, и остановился перед окном. Сборище людей на улице хранило непривычное для толпы молчание. Молчала и Жанна, прошептавшая только «Аминь» вслед за своим исповедником.

– Сомнений у меня нет, – раздельно произнёс отец Паскерель, – и я приложу все силы, чтобы тебя допустили в замок. Но будь готова к тому, что проверок тебе назначат ещё немало… И поверь, дитя, далеко не все они будут вызваны соображениями одной только безопасности.

Преподобному очень хотелось сказать.., предупредить, что людское озлобление в этой войне уже достигло полной бессмысленности, сталкивая между собой тех, кому следовало объединиться в первую очередь. Но сплочённое молчание толпы под окном не дало ему это сделать. «За что же ей тогда воевать?», – подумалось Паскерелю.

С тяжёлым вздохом он взглянул ещё раз в спокойное, совсем детское лицо Жанны и, поклонившись с глубоким почтением, вышел к остальным.

Все, как один, повернули на его появление вопрошающие лица.

– Я готов отвести эту девушку к королю прямо сейчас, – возвестил монах, спускаясь по лестнице. – Зла она не несёт.

– Колдовство! – выкрикнул кто-то.

– Одного вашего мнения недостаточно! – поддержал другой.

– К сожалению, – тихо добавил господин Шартье.

– Боюсь, окончательно решать зло она, или нет, будет только его величество, – произнёс некто, скрытый большим капюшоном.