Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Не бойтесь, – улыбнулся ему Паскерель. – Самое страшное, что эта девушка может сделать нашему королю, это назвать его дофином…

«Господи, кто я?»

Сцепившиеся между собой руки побелели и мелко дрожали.

«Кто я, Господи?! Почему ты повелел мне родиться от короля и королевы, но не велел им любить меня, даже когда других сыновей у них не осталось? Или, почему не забрал вместе с братьями?

А может, как мои отец и мать, тоже счёл их более привлекательными?..

Но, вот я здесь.., вот я остался… И, кто я? Король? Нет…

«Буржский королёк», который всех только потешает? Не-ет.., по крайней мере, в лицо мне никто смеяться не смеет! Ненавистный сын, которого эта чёртова мать королева ославила бастардом?!

Ну, уж нет! Ведь у меня, пока ещё, есть армия, есть подданные и… матушка!.. Или нет? Или она уже только «была»?

И сам я всего лишь жалкий неудачник, который не имеет другого занятия, кроме как разочаровываться в тех, про кого думал, что они его любят?..».

Напряжённые локти даже сквозь мягкую подушку почувствовали твёрдую доску, на которую опирались.

«Танги… Мой Танги… Тот, что в день смерти отца первым склонил передо мной знамя… Я сделал его управляющим двора, как прежде. Но уже давно он служит более преданно не мне… Танги – рыцарь. И жизнь готов положить за слабого. А мне в слабости он отказал в тот момент, когда первым провозгласил: «Да здравствует король!». И, как многие другие, целиком отдал себя той, которую я называю матушкой за то, что она вернула мне семью и, как тогда казалось, подлинно материнскую любовь…

О, да, она многому меня научила! Но спроси её сейчас, кто я, и в ответ она, в лучшем случае, скажет: «Он тот, кто должен стать нашим королём…».

Должен…

Это слово всё портит, но она его обязательно скажет… Хотя, почему должен, когда это право моего рождения?!

Я МОГ БЫ быть королём, если бы меня не учили тому, как править, а давали бы это делать! Но матушка никак не может простить того единственного самостоятельного решения, и потому она везде! В Королевском совете, в Генеральных штатах… И везде не рядом, а впереди!

Она раздаёт деньги и советы, и все мои военачальники, по обязанности делать это, извещают меня о состоянии дел едва ли не после того, как доложатся ей! Причём, ей – уже не по обязанности, а по велению души и здравого смысла, потому что она всегда знает, что делать дальше…

А я?

Знаю ли я?

Да и ТО моё решение было ли самостоятельным?

Ла Тремуй шептал: «Убей!»; де Жиак требовал: «Убей!», а когда я отдал приказ убить, вина легла лишь на мои плечи, и только потому я и сам теперь считаю, что поступил самостоятельно!

…Нет, нет, об убитом дяде сожалений нет. Но матушка… Что она тогда сказала? «Наш король убийцей быть не может…». Не может… Но я убийца перед всем светом! Значит, что? Значит, не король?! И матушка, если вслух и скажет: «он тот, кто должен…», то про себя подумает: «кто должен БЫЛ БЫ стать нашим королём, но запятнал себя убийством»!

Как будто другие не убивали…

Но я по глазам вижу, что не простила, не забыла и, словно ждёт чего-то, отстранённо и настороженно.., хотя, понять не могу – чего?

Чего?!!!

Снова убийства? Предательства? Или трусливого бегства от всех проблем, потому что сил моих больше нет на это непонятное положение?!

Не знаю. Но чувствую – матушка всё время настороже…

Она управляет даже моей семьёй, потому, чёрт возьми, что является матушкой и мне, и Мари!…»

Шарль расцепил сплетенные пальцы, сжал ладони в кулаки и бессильно опустился на них лицом.

Да… Мари… Преданная и вечно сочувствующая Мари…

«Спроси у неё, кто я, и в ответ услышишь: «Мой муж, отец моего ребёнка…». Она только так и ответит, потому что до сих пор уверена – в этой жизни мне нужнее всего семья!

Но так ли это?!

Семья – лишь средство продолжить род для того, кто родился королём.

Мари этого не понять. А вот матушка понимает прекрасно! Поэтому закрывает глаза на вереницу фрейлин, пользующихся моим самым пристальным вниманием и на тускнеющую от огорчения собственную дочь. С неё станется и приказать этим фрейлинам улыбаться мне, как можно призывнее…

А может она, чёрт возьми, и приказала?!

Она – фрейлинам, а господин де Ла Тремуй – жене. И все обложили меня, как охотники зайца, с той лишь разницей, что, загоняя зайца, перед ним не раскланиваются и не уверяют, что итогом охоты должна стать коронация…».

Костяшки, выпирающие из кулаков, больно надавили лоб, но поднимать голову и открывать глаза не хотелось.

«Господи, кто я? Кем задуман для этой жизни?! Меня издавна учили, что никому ты не посылаешь больше того, что он может вынести. Но я готов вынести и больше, лишь бы знать, что терзания, посланные мне, не отнятая тобой рука, а преддверие грядущего величия! И, если это так.., если действительно так, то пусть девушка, которую я приму сегодня, ответит на мой вопрос так, словно я задавал его, глядя ей в глаза… Вот тогда я уверую, что ОБЯЗАН.., уверую, что король и стану им – таким, какого вижу в своих мечтаниях уже давно!»

– Ваше величество, пора.., – донеслось из-за двери.

Шарль выпрямился.

Накануне, несмотря на мнение почти половины комиссии, которая высказалась за то, что девушка не в себе, и посылать к ней надо лекарей, а не учёных богословов, он принял решение об аудиенции. Но с непременной проверкой при всём дворе!

Принял сгоряча, после того, как заметил взгляд, которым обменялись Ла Тремуй и монах де Сеген, высказавшийся, кстати, за девушку. Ла Тремуй, явно, подобного не ожидал, поэтому не смог сдержать ни резкого движения в сторону монаха, ни разгневанного удивления, как бледность растекающегося по лицу. И Шарля это взбесило!

«Снова сговоры за моей спиной, снова интриги! Но я не намерен больше никому потакать, и приму эту девушку у всех на глазах, потому что, как мне кажется, только она одна ещё воспринимает меня всерьёз!»…

Однако, отданный сгоряча приказ привести Жанну в замок, ожидаемого облегчения не принёс. Как только улеглось возмущение, на смену ему пришел панический страх – а что если во время проверки девушка его не узнает?! Что если склонится перед другим, даже не заметив его в толпе придворных?! Шарль уже заранее, всем своим существом, слышал злобный хохоток вокруг и новые сожаления, сочувствия, разочарования…

Он и уединился, якобы, для молитвы, лишь бы не видеть любопытствующих взглядов, которыми его провожали с самого утра, кажется, даже собаки. Но, оставшись один, вдруг почувствовал, что действительно должен помолиться. А, если быть совсем точным, то просто поговорить с кем-то совершенно открыто, не стыдясь ни слёз, ни сомнений, ни обид… И только с вопроса, вызванного горькой обидой он смог начать этот полуразговор, полумолитву. Так, что теперь и лицо, и тыльные стороны его ладоней были мокры от слёз, хотя, Шарль готов был поклясться, что не плакал…