Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)

Он раскрыл принесенный рюкзак и, улыбнувшись, показал содержимое.

– Мой бог, Бастиан, где вы это взяли? – Эккехард выудил пивную бутылку. – Я думал, запасы кончились в июле.

– Конфисковал по вашему приказу у господина подполковника.

– По моему приказу? – Эккехард засмеялся. – Что еще интересного оказалось у господина Карла?

– Только шнапс.

Они открыли бутылки, воздели их как бокалы, прокричав тост за здоровье собравшихся. Долго пили, смакуя, темный пенный бархатистый напиток, растягивая удовольствие.

– Как же хочется домой, – не сдержался кто-то.

Все опасливо глянули на Эккехарда, но тот, сделав вид, что не услышал, поднял руку. Резко опустил, давая сигнал ожидающим саперам.

Громыхнуло так, будто над лежащей в руинах Варшавой разразилась сильнейшая гроза. Саперы заложили специальные пиротехнические пакеты на стенах для усиления эффекта. Замковая громада обрушивалась в ярких вспышках желтого и красного пламени, словно ее падение сопровождалось адским фейерверком. Чувствительно в грудь толкнула взрывная волна, принеся с собой жар, запахи взрывчатки, пороха и вездесущей нынче штукатурной и кирпичной пыли. Офицеры, усталые и измученные, которым хватило бутылки пива, чтобы опьянеть, прыгали и улюлюкали, как мальчишки, которым наконец удалось сбить камнями пирамидку из пустых консервных банок. Лишь Эккехард и Ульрих молча стояли рядом и смотрели, как медленно в ночи догорает пламя над горой щебня. Замка польских королей больше не существовало.

– Вы что себе позволяете, Эккехард?! – пытался кричать Карл, но из воспаленного горла вырывался хриплый, какой-то совершенно чужой тихий голос. – Я и так вам слишком много позволял. Но тут вы перешли все границы!

– Вы шутите, господин оберштурмбаннфюрер? Я положил конец вашему недостойному поведению.

– Ваши офицеры окунули меня в бочку! – прорычал, как раненый медведь, подполковник, все больше свирепея. – Надо мной теперь весь штурмбанн смеется! Знаете, что я с вами сделаю?!

– Вы хотели и дальше пить? – отстраненно поинтересовался Эккехард. – Дайте-ка свою руку, господин Карл. Может быть, вам суждено было умереть от пьянства, а не от рака легких?

– Что?!

Но барон уже взял его за запястье, перевернул ладонью вверх. Карл всегда побаивался заместителя, но сейчас, в мгновение сметя остатки ярости, этот страх перерос в леденящий ужас.

– Вот это линия жизни, Карл, – продолжил штурм-баннфюрер. – Она у вас довольно длинная. Если верить ей, вы каким-то чудом переживете эту войну и даже не умрете от рака легких… А теперь смотрите.

Большой палец Эккехарда медленно двинулся от запястья к бугорку указательного пальца, называемого хиромантами холмом Юпитера, стирая линию жизни, застыл, когда от нее осталось чуть меньше половины.

– Дальше не могу по понятной причине. Остановился как раз на вашем сегодняшнем возрасте – сорока двух лет, трех месяцев, пяти дней от вашего рождения. Тише, Карл. Не стоит этого делать – умрете на месте.

Эккехард вцепился в руку оберштурмбаннфюрера, когда тот из последних сил попытался вырваться.

– Если не будете задавать лишних вопросов, совать нос в мои дела и тем более угрожать мне, доживете до девяноста лет, – продолжил барон. – Так что же вы выбираете, Карл?

– Кто вы такой, Эккехард? – прошептал подполковник.

– Я – ваша гарантия выжить. Большего вам знать не надо. Но чтобы вы не подумали, что это какой-то фокус, я вам еще кое-что покажу. Роттер, Шварцер!

– Мы съедим ваше сердце, господин Карл, и другие органы. Не злите нашего хозяина…

У оберштурмбаннфюррера подогнулись ноги, и он безвольно сел, почти упал, в кресло. Нижняя губа его затряслась, а следом зубы начали выбивать звонкую дробь. Слегка опомнившись, он поднес ладонь к лицу. Но линия жизни снова обрела свою прежнюю длину. Карл перевел взгляд на чертей. Те, хищно оскалив зубы, махнули ему когтистыми лапками и исчезли.

– Вам все ясно, Карл?

– Да, господин штурмбаннфюрер, – едва слышно произнес он.

– Вот и отлично.

Карл помолчал, потом протянул Эккехарду лист радиограммы.

– Пока вас не было, пришло это. Приказывают взорвать все мосты. Вы займетесь?

– Да, – барон нахмурился. – Я все сделаю. Вы пока готовьтесь к отступлению.

– Почему вы решили, что…

Карл замолчал под взглядом штурмбаннфюрера.

– Вы все еще испытываете иллюзии, что ваш возлюбленный фюрер выиграет эту войну?

Карл сглотнул, поник и больше уже ничего не сказал.

Экке задумчиво смотрел в окно. Увидел Ульриха. Утром тот ушел куда-то в сторону развалин. Эккехард решил, что несчастный искусствовед все еще пытается найти свою польку. Теперь унтер-фельдфебель возвращался, на губах его блуждала улыбка, которая исчезла за серьезностью, едва он вступил во двор дома, где находился штаб. Фон Книгге, не попрощавшись с Карлом, быстро вышел вон, сбежал по лестнице и будто случайно столкнулся с Ульрихом в дверях.

– Добрый день, господин унтер-фельдфебель, – Эккехард окинул искусствоведа внимательным цепким взглядом. – Черт побери, где вы так хорошо выстирываете свои рубашки? Мои совсем уже посерели от этой ужасной речной воды…

Ульрих напрягся, но Экке дружелюбно улыбался ему.

– Вам это только кажется, – ответил Ульрих и с изумлением почувствовал, как его рот растягивается в ответной улыбке. – Ваши «верные, храбрые, послушные» уже не справляются? Надо было оставить при батальоне несколько женщин-полек.

– Как-то я не подумал об этом, – заметил Эккехард в досаде.

Ульриху очень не понравился его изменившийся взгляд, и он обругал себя за вырвавшиеся против воли слова. Но барон больше ничего не сказал, снова улыбнулся и вышел из здания. Унтер-фельдфебель в тревоге направился в свою комнату. Сегодня, утром назначенного полькой дня, он пришел в свою прежнюю квартиру. Мартуша встретила его приветливо и даже радостно. Внутри все потеплело от ее взгляда. Они немного поговорили: рассказывал в основном Ульрих. Попили кофе с печеньем и шоколадом, которые он принес. Затем Мартуша сказала, что для выполнения поручения он должен прийти еще раз позже, к девяти часам вечера. Тогда она благодарно поцеловала его в щеку, и он едва не потерял голову от счастья. Мартуша тем временем протягивала ему чистую, недавно выстиранную и выглаженную рубашку, найденную в его шкафу. Ульрих с наслаждением надел пахнущее свежестью белье.

– Это лишь немногое, чем я могу отблагодарить вас, – сказала она.

Ульриху показалось, что она пообещала ему нечто, от чего сладко заныло сердце. Воодушевленный, он ушел, с нетерпением ожидая скорой встречи.

Эккехард стоял во дворе штаба, созерцая руины.

– Мне кажется, я что-то упустил… – произнес он вслух. – А если цыганка не врала?