Виктор Дубровский - Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)

— Хорошо, — наконец сообщила Анна, — я узнаю, где первая ярманка будет, в Александровой Слободе, Киржаче или в Посаде, так вам и скажу. Съездим, расторгуемся.

Картошку сдали в погреб, туда же, куда чуть позже положат капусту, репу и редьку с морковкой. Крупы и макароны отдали Глафире на кухню, а фаянсовую чайную кружку с котейками Слава презентовал Анне лично в руки. Коробки с чаем, кофе, сахаром-рафинадом и прочими колониальными товарами хозяйка лично унесла в шкапчик и заперла ключом. Эмалированное ведро немедля ушло в дело, а два пластиковых, помельче — надёжно спрятаны.

— Вот и избавились, с божьей помощью, — резюмировал Костя, — от барахла. Жить оттого стало значительно веселее. Чувствуете в душе лёгкость необыкновенную? Это вас мирское отпускает. Материальное.

— Тебе бы всё скалиться, — ответил Саша, — да шуточки шутить. А у меня душа кровью обливается.

— Ниче, разбогатеем, обратно всё выкупим. Нам, главное, продержаться до весны. А там цветуёчки пойдут, лепесточки, жаворонки запоют. Пошли лучше пиво допьём, чтоб не скисло.

У Кости стало превосходное настроение. Саша тоже повеселел. Они подошли к столику, где Слава втыкал в Генеральную линию и о чём-то мучительно размышлял.

— Старик, ты чо? Медитируешь?

— Нет, мне мысль в голову пришла, и я её думаю. Я так, чисто теоретически. Боюсь, что мы… нет, я… методологически неверно подошёл к вопросу о развитии технологий. По поводу их линейности. Но об этом завтра. Я додумаю и сообщу. Напомните мне о точках кристаллизации и метатэгах.

— Ничё тебя прёт, — восхитился Саша, — это от пива что ли?

— Нет, как ни странно — вот от этой ёлочки, — он показал на Генеральную Линию, — есть идея забить на кое-какие принципы, которые нам вколачивали в универе. На принцип детерминированности, ага.

— Блин, да ты на святое покусился? — Саша удивился, — ну ладно, завтра, так завтра.

— И ещё пару слов. Я тут вспомнил, что с утра погорячился. Насчёт религии. Завтра Успенский Пост начинается, и надо будет идти на заутреню. Так я подумал, что совсем не обязательно себя позиционировать, как православного. Мы же, типа, из-за бугра прибыли, и всё село уже знает об этом. Ничё не скрыть, с этим просто надо смириться. Да.

Он тяжело вздохнул и продолжил:

— Я боюсь. Назвать себя православным — это значит вписаться во всю обрядовую систему. В том числе, идти на исповедь — и я боюсь ляпнуть что-нибудь и пропалиться. Чиста случайно. Пока ещё не записали во всякие ведомости, сколько их там есть, нас вроде бы не существует. Стоит начать — и понеслась, тем более у нас проблемы с сословной принадлежностью. Глашка нас вот барами считает, а ковырни…

— И вылезет татарин, — рассмеялся Костя, — и чо?

— Ну, я собираюсь косить под протестанта. Типа немца. И оттого в церковь не ходить, пост не соблюдать, да и вообще… В таком случае косо посмотрят — и всё. Будет давление, а может нет, насчёт перкреститься, но это так… факультативно. Опять же на странности поведения меньше внимания будут обращать. Ну, немец, нерусь, что с него взять?

— Логично, — сказал Костя, — мы уже пропалились. Надо было креститься на храм, когда его видно стало. А мы прощёлкали. Герасим на нас косился. Здесь многое вообще на автомате делают, а мы как белые вороны.

— Мля, — ответил Саша, — мы реально не православные. Даже и близко не стояли. Не, идея неплохая. Тогда надо хоть в одну дуду дудеть, что ли? Откуда мы прибыли.

— А откель бы не прибыли, всё одно. Никто не уличит. Ну, давай, что ли… из Австралии, что ли. Оттель, где кенгуры и евкалипты, — добавил Костя, — или с Гавайев. Русская ж земля была! В смысле будет. Главное, обтекаемо формулировать и не вдаваться в частности.

— Предлагаю всё-таки Русскую Америку. Непроверяемо в принципе, и слухи о той земле уже ходят. Дежнёв вон, в 1648 году будущий Берингов пролив открыл, о чём станет известно широкой публике только в 1737. А сколько таких, как он, ушло и не вернулось? Что мы о них знаем, и кто знает о них? На Аляске первые поселения русских были уже в 17 веке. Но там холодно. Хочу Калифорнию. — Слава выдохнул.

— А как насчёт документов? — спросил Саша.

— Нас по дороге обобрали лихие люди. Едва живыми мы вырвались из их цепких лап. Душераздирающая история, — с ухмылкой ответил Костя.

— Ни хрена себе, обобрали! — Саша кивнул на телегу с мешками и рюкзаками.

— Но мы же вырвались, — уточнил Берёзов, — с боем, так сказать, и трофеями. Благодаря своей силе, ловкости и незаурядной везучести. Ну и с божьей помощью, как без неё? Документы утопли в реке Яик вместе с вожаком разбойников Чапаем. Вообще, я лично намерен забить на всё, до тех пор, пока хвост конкретно не прищемят.

— Чем чудовищнее ложь, тем легче в неё поверят… — добавил Костя, — хоть религия и опиум для народа, но в церковь я завтра всё-таки пойду. Я вскорости грешить собрался, так мне надо будет где-то каяться.

Слава, как новоявленный протестант, разумеется, никуда не шёл. Сашу определили в некрещёные, но сочувствующие. По причине гибели от рук диких индейцев племени навахо православного священника отца Гермогена, окормлявшего паству в пампасах от верховий Сакраменто до мыса св. Луки, он так и остался некрещёным, отчего, якобы, ужасно мучился. Отсвет геенны огненной озарял его мрачное чело, и всё такое. Пусть отец Фёдор теперь работает, приводя в лоно церкви такого вот… непутёвого сына.

— Однако мы и засиделись, — сказал Слава, — всё самое интересное пропустили.

Уже оказались отворены ворота в усадьбу, и Глашка загоняет в стойло тупую корову, которая словно и не была целый день на пастбище, и мимоходом норовит прихватить кусок смородинового куста. Малые пацаны помогают втолкать в ворота пять овец и барана, которые оказывались ещё тупее коровы. По всему селу слышны выкрики хозяек, зовущих на место кормилиц, мычание, блеянье и общий шум. Пришёл и Герасим, ведя на поводу савраску, и видно было, что он умаялся сверх всякой меры. Плечи его согбенны, а походка шаркающая.

Шестерни времён крутились безостановочно, но как-то ещё не зацепили ребят, не втянули в своё коловращение. Они пока ещё были зрителями в зале, а на сцене разворачивалось действо непонятной им жизни. Пахота, сев, уборка урожая, покос, молотьба — всё было на своём месте, всему было своё время. Так же, как двести лет назад, так же, как и двести лет вперёд. Где-то там, далеко, столица, а в ней императрица и Сенат. Они там, думают, что вершат судьбы народа, а народ ничего не думает. Он просто работает. При любой власти, при любом строе, и будет так же работать и впредь. Феодалы, капиталисты, коммунисты… Как это всё далеко.

Вышел из конюшни Герасим, подошёл к бочке с дождевой водой, плеснул себе на лицо, сполоснул руки и утёрся подолом рубахи.