Виктор Дубровский - Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)

Для сравнения было вынесено охотничье ружьё Ефим Григорича, калибр которого обещал всем желающим сломанные рёбра, выбитые зубы и лёгкую контузию. Начался разговор специалистов, периодически перетекающий в матерную брань. Дед немедля бы отправился в столицу изобретать новый штуцер и капсюль, если бы не одно но. Он органически не переносил ни Меншикова, ни императрицу. Вслух, конечно, он этого не говорил, ибо это было чревато десятью годами без права переписки, но общие интонационные нюансы Костя уловил.

Старик обладал неуёмным, невыносимым, чудовищным характером. Ему казалось, стоит только прилечь — как движение во всём мире остановится. В его деревне — точно. И оттого он периодически рвался то сеять, то пахать, то указывать крестьянам, что и как делать. Оттого всегда слегал со всякими болезнями, в основном, лёгочными. Во хмелю был шумен, а его деятельность приобретала безудержный, но хаотический и, слава богу, недолговременный характер. Хорошо, хоть до откровенного самодурства он не доходил, но попытки заставить крестьян выходить на поле строем были. От скуки он иногда задирался с соседями, к примеру, из-за двух сажен заливного луга. Помещики ругались, потом пили мировую, и так до следующего раза. У него была одна слабость — дочь, и, будучи даже в самом сильнейшем раздражении, немедля обмякал, когда с ним начинала говорить Анна. «Повезло Славке, — думал Костя. — Женщина — мечта поэта… никогда слова поперёк не скажет, а всё равно выходит по ейному. И, главное, всё по уму». Старика он подкупил своим неподдельным интересом к его боевому прошлому. Какой ветеран не любит поговорить о былом, хоть благодарный слушатель всего один. Но зато какой! И Костя у него так и был человеком номер один в их компании.

Во время консилиума Сашкины акции в глазах деда поднялись на пять пунктов, а Славкины — на три, только за счёт полного владения темой рыбной ловли. А до этого он их ни в грош не ставил, по имени-отчеству не величал и напрямую не обращался. Костя даже слышал, что Романов выговаривал Анне, что она предпочла Славку, человека, по его мнению, никчёмного, а не Костю. Анна что-то тихо отвечала, но старик всё равно оставался недоволен. А тут такой прогресс.

Поскольку Сашкины пулелейка Lee вместе с картечницей остались дома, то надо было как-то решать вопрос с производством на коленке картечи. После недолгих консультаций решили делать резаный пруток, а потом раскатывать меж чугунными сковородками. Костя пошёл к Глашке и спросил:

— Слышь, коза, где тут у тебя сковородки?

— И что вы, Константин Иваныч, меня всяко обзываете? — игриво обиделась Глашка, — сковородки на летней кухне.

Пошли в летнюю. И тут Костины шаблоны затрещали, но выдержали. Чугунных сковород не оказалось. Глафира вытащила две обливные глиняные тарелки и назвала это сковородами. Костя кинулся к Славке:

— Славка, чё мне Глашка вместо сковородок суёт? Не в курсе? Где чугуний-то?

— Видишь ли, Костя, — Слава поправил привычным движением очки на переносице, — наша национальная кухня, в силу своих особенностей, традиционно жарку не использовала. В русской печи или пекли, или варили, или томили. Но не жарили. Поэтому использовалась в основном глиняная посуда. Чугунные сковороды, конечно же, есть, но зачем переплачивать за вещь, если есть более дешёвая, но с теми же потребительскими свойствами? Массовое производство относительно дешёвых чугунных сковород и горшков будет налажено лишь к средине следующего века, да и то, глиняные горшки в некоторых местах используются и поныне.

— Ты, конечно, умеешь популярно объяснять простые вещи. Буквально двумя словами. — Костя крякнул и утешился чесанием затылка. Он теперь понял отчаяние Сашки, когда тот истерил насчёт дикости и прозябания. В итоге картечь у Константина так осталась рубленая.

Патроны с пятёркой и семёркой Костя всё-таки оставил. Сашка начал уже трястись, дескать, когда поедем на охоту, вроде уже сезон? Ефим Григорич тут же доходчиво объяснил, что на охоту нормальные люди выезжают после дожинок, то есть, когда всю оставшуюся на полях рожь дожнут и свезут с полей. С первого сентября, обычно. Саша притих на время. Он уже пару раз сходил в Александрову слободу, узнавать насчёт своих дел. И Косте пора уже двигать. Сашка как раз был дома. Они договорились, что Белку Берёзов забирает, Шубину уже не до регулярной охоты.

— Белка, на охоту пойдем! — крикнул он.

Бела подскочила, посмотрела на Костю, потом — вопросительно на Сашку.

— Иди, иди. Иди с Костей, — разрешил он, — у меня дела.

Белка знала, что такое дела, да и с Константином она уже в лес выбиралась. Парни обнялись на прощанье.

— Ухожу в автономку, — сказал Костя, — раньше Рождества не ждите.

И поехал. Белка побежала за ним, но ещё долго оборачивалась на стоявших возле крыльца Славку с Сашкой, как бы спрашивая, «Ну давай, давай хозяин, бросай свои дела. Что может быть лучше охоты?!»

На горизонте появилась древня Баракова. «Такими темпами, — думал Костя, — до ночи доберусь до Судогды». Пора бы уже Берёзову подумать и об обеде. Тучки как собрались, так и разобрались, оставив дорожной пыли маленькие кратеры. Для ускорения процесса, он поменял тушку зайца в придорожном трактире на готовый обед. Невкусный и малопитательный, зато объёмный и быстрый. Фастфуд, он и есть фастфуд. Послушал басни ямских кучеров, ничего путнего не узнал. То есть, никого не ограбили и пока не убили. А басни про куму тёткиной свекрови ему было слушать неинтересно.

Через сутки Костя уже въезжал в Бахтино. Экзотика ему уже надоела. Деревни, как под кальку, города, похожие на деревни, в общем, полная пастораль, хоть ложкой жри. Стада, пастухи, родные понурые осины и кудрявые берёзки. В иное время Костя бы непременно умилился бы таким картинам, но он устал, как собака, хотел слезть с лошади и просто лежать. Вдобавок, деревня безмолвствовала и не встречала Костю бурными овациями.

Деревня была, вообще-то, смех один, десять с половиной домов, шестьдесят с небольшим жителей. Зигзаги отечественной законотворческой деятельности привели к тому, что эту деревню было проще продать, нежели получать с неё доход. Но Костя развеял сомнения Ефим Григорьевича. То есть, плавно подвёл к мысли, что Костино присутствие в деревне, есть залог будущего процветания Бахтина вообще, и Романовых, в частности. Косте та деревня была, честно говоря, пофик. Но он, как услышал, что та деревня есть, причём в таком чудном месте, то начал немедля старика обхаживать.

За верную службу Пётр отписал Романову, при выходе в отставку, деревеньку Бахтино, что на Чёрной речке во Владимирских краях. Однако же, перенарезка Петром губерний и провинций, привела к полной дезорганизации власти на местах. Так что неудивительно, что крючкотворы попутали одну Чёрную речку с другой, в итоге деревеньку дед получил не в пятнадцати, а в ста пятидесяти верстах от Романова. Спорить в то время было бесполезно, так что Романов получил, то, что получил, а проблемы вылезли чуть позже. С введением 26 июня 1724 года «Плаката о зборе подушном и протчем» далее тридцати вёрст без записки от помещика отъезжать крестьянам с места жительства было запрещено. Но и при наличии записок тех хватали без разбору, и чинили форменное вымогательство, а то и вообще норовили забрить в солдаты. В Судогде Косте сообщили точное расстояние до Бахтино. Три раза. И все три раза отличались весьма значительно. По одним получалось, что до Бахтина было 12 вёрст, по другим — 25, а по третьим — и все сорок. Широчайшее поле как для произвола, так для всяких махинаций. По карте, в общем-то, так и получалось, четырнадцать километров по прямой, и ровно тридцать с половиной — по длинной дороге. Но это не важно. Важно то, что те же четырнадцать вёрст было от деревни до трассы Владимир — Нижний Новгород. И всё лесами, по бездорожью.