София Мак-Дугалл - Граждане Рима

— Так вот почему?

Дама неопределенно покачал головой:

— Я терял вес. Но не болел. Я почти никогда… Но другие. Человек, о котором я говорю. Думаю, у него была дизентерия. Что-то вроде. Он даже не был моим лучшим другом и вообще пробыл там недолго. Если бы не тот случай, я, наверное, забыл бы, как его зовут, я многих не помню, и это, наверное, плохо, потому что тогда… понимаешь, когда работаешь вместе с людьми и все время с ними, они кажутся тебе единственными людьми на свете, так что… начинаешь любить их.

— Нет, — вынуждена была с болью произнести Уна и уже открыла было рот, но так и не вымолвила больше ни слова, только провела ладонью по лицу. — Не знаю. Но в Лондоне было не так. Я всегда готовилась сбежать, только об этом и думала, понимаешь? Не могла сосредоточиться ни на ком кроме Сулиена и людей, которым прислуживала. Так они больше доверяли мне. — Они помолчали, и Уна повторила: — Понимаешь?

— Что ж. У тебя вышло лучше, — почти с издевкой пробормотал Дама. Потом взглянул на Уну и быстро произнес: — Нет, конечно, понимаю. Так слушай. Я был парень рассудительный. Я сказал: простите, но неужели вы не видите, что Никерос так дальше не может? Нет, я говорю не о себе, да, я знаю, у нас проблемы с клиентом. «Это точно — проблемы, и ничего удивительного, что мы не можем подняться выше фундамента, если вы все сачкуете». Но наконец он сказал: «Ладно, посмотрим». Я знал, что пользы от этого не будет. И я мог ударить или даже убить его прямо тогда. Потому что любому зрячему человеку было ясно, что Никерос умирает. Но я решил, что, пожалуй, мастер и сможет что-то сделать — все лучше, чем ничего. А потом пришел инженер с клиентом, они начали обходить стройплощадку и остановились у лесов: «Просто ужас. Что, черт побери, здесь происходит? Как вы можете допускать такое?» — сказал он мастеру. Тогда они установили восемнадцатичасовой рабочий день.

Дама на мгновение пристально посмотрел на Уну, негодуя, словно все это происходило прямо сейчас, ища поддержки. Уна кивнула.

— Но раз уж они оказались там, я сказал, на этот раз инженеру, чтобы они отпустили Никероса. А инженер ответил: «К сожалению, мы не можем бросаться рабочей силой в таком положении». Клиент ничего не сказал, но, ради всего святого, у него должны же были быть какие-то соображения, и, в конце концов, это было его здание. У них был шанс.

Он замолчал, ничего не добавляя и не исправляя.

— И все же я не ожидал, что все так случится. Думал, однажды утром они не смогут заставить его подняться и увидят, как он плох, а потом через несколько часов он умрет. Но вместо этого мы клали поперечные балки. Я даже не заметил, что он стоит у самого края. И ничего не услышал. А когда оглянулся, его просто не было. Когда я посмотрел вниз, то не увидел его, потому что угол был наклонный, поэтому… думаю, он просто потерял сознание, но… даже хотя ему некуда было пойти, даже хотя не было времени, ведь я не слышал его крика, не видел, как он упал, у меня появилась мысль. — Дама снова покачал головой, нахмурился. — По правде, я уже тогда знал, что убью их. Это странно, что я уже заранее знал, странно, как мне это удалось.

Уна будто ждала именно этих слов. Физически она расслабилась, безвольно развалившись на сиденье, словно под действием анестезии или чего-то еще — неизбежного, принудительного.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хотел, чтобы мастер оставил гаечный ключ где-нибудь, где бы я смог его взять, — сказал Дама. — Я просто думал о том, как он делает это, и, куда бы он ни пошел, говорил ему, заставлял сделать это, буквально видел место, куда бы мне хотелось, чтобы он положил его, и знал, что он так сделает.

С каждым словом его голос становился все спокойнее и проникновеннее. Он больше не смотрел на Уну, лицо его застыло, тело почти не шевелилось.

— Он был нужен мне для подъемника, с которого они собирались осматривать леса. Мы клали стропила на крыше. В конце концов можно было разглядеть очертания будущего здания. Инженер с клиентом поднялись на верхний уровень и говорили, что вот теперь это, по крайней мере, похоже на башню. Мне нужен был только ключ, а он у меня был. Пока они обходили здание, я взял его и подошел к подъемнику. Никто меня не остановил. Я знал, что они ничего не заметят. Тогда я забрался в подъемник и стал — Дама поднял относительно здоровую руку и издал некое подобие скрипа, звучавшего настолько громко в его памяти, что ему и в голову не приходило, что Уна может не слышать его и не видеть, как восемь массивных гаек свинчиваются с болтов. — Я отвинтил четыре болта, остальные оставил. Все это время мне пришлось стоять в корзине подъемника. Мой вес он еще выдерживал. Но не вес троих взрослых мужчин, когда они в него заберутся.

Их падение не было безмолвным, как падение Никероса: какую-то секунду болты еще держали корзину, затем послышался скрип, вопли находившихся в ней мужчин, смерть их была быстрой — всего лишь время падения из корзины с провалившимся полом, так много недорассказанных анекдотов, предназначенных, чтобы скоротать спуск. — Дама знал, что с его стороны это еще акт милосердия. Сами погибшие вряд ли считали так, но им не с чем было сравнивать. Дама вздохнул, поднимаясь из глубин памяти.

— Вот так, — сказал он.

— А потом… — Возможно, Уне хотелось, чтобы рассказ миновал убийство, и она могла потянуть время и не сразу решить, как отреагировать на него. — Как они узнали, что это ты, кто им сказал?

Лицо Дамы было неподвижным, застывшим. Теперь же он моргнул с кротким, невинным удивлением, отчего стал похож на десятилетнего мальчика:

— Да я и сказал.

Уна уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Она с трудом могла разобраться в собственных чувствах.

— И ты знал, что случится потом? — наконец прошептала она.

— Да. Конечно, я не думал об этом, когда убивал, я думал только о том, что делаю. Но пришлось. Подрядчики сказали, что сделают это с каждым десятым, если только… — Он покачал головой, словно кого-то прощая. — Так или иначе самого события я не помню. Просто очнулся однажды в маленьком домике где-то в Неаполе.

— Неправда, — сказала Уна, не читая его мысли привычными способами, а скорее с несвойственной ей интуитивной уверенностью. — Помнишь.

Дама почувствовал шок — будто мягко толкнулась в сердце кровь.

— Как ты узнала? — беспомощно, судорожно глотнув воздух, спросил он. — Ты говорила, что не можешь читать мои мысли.

— Иногда, — нерешительно сказала Уна, — кажется, что ты кое-что знаешь обо мне. И Лал тоже, — добавила она мгновение спустя.

Дама отрицательно покачал головой — было нечто более важное, чем то, как она узнала. Уна сидела справа от него, поэтому ему пришлось накрыть ее руки своей больной рукой, все еще дрожавшей от затихающей боли.