София Мак-Дугалл - Граждане Рима

За ужином все тоже было скверно. Рабы парили над блистающим столом, как назойливые трупные мухи. Марк чувствовал, как они смотрят на него, пока он ест, стараясь предупредить его малейшее желание. Он наблюдал за тем, как Друз, лежа на стоявшем напротив ложе, приказывал им, что делать дальше, едва снисходя до слова или жеста. В этом было определенное изящество, словно рабы — это ноты мелодии, сочиняемой Друзом. Марку хотелось пить, но просить о чем-либо рабов было противно. Ему было противно смотреть на них, чувствовать у себя за спиной их легкие, быстрые шаги. Он подумал: как странно, что вина может так тесно граничить с враждебностью, словно рабы оказывали ему милость, а не наоборот. Он мог запросто встать и сам налить себе воды из кувшина, но это удивило бы всех, поэтому он не решался. Марк очень ясно помнил родителей, когда те возвращались после долгих визитов во дворец. Мать опускалась в кресло и говорила: «Ох, давай никогда туда больше не пойдем». И смеялась, хотя вид у нее был грустный. Марк заскрипел зубами, — образ матери не отступил, и он подумал, что пора домой.

Не только суматошные, повсюду снующие рабы делали дворец гнетущим. Гнетущей была и доброта семьи. Двоюродная сестра, Макария, которая — и Марк прекрасно знал это — не любила его, как и всех прочих юнцов, завела привычку неловко хлопать его по плечу всякий раз, когда они встречались, и делать ему маленькие подарки. Марк видел, что Макария никак не может придумать, о чем с ним говорить, а он не мог сказать ей, чтобы она и не пыталась. Возможно, с дядей, который любил Лео, было бы проще, но увы. Они утомили друг друга, стараясь, чтобы их по раздельности существовавшие скорби не столкнулись. Марку ужасно не нравилось, что лицо дяди становилось еще более напряженным каждый раз, как взгляды их встречались. Фаустус то и дело заводил с ним отрывистые невеселые разговоры. Это было все равно что пытаться разжечь огонь, высекая искру из двух комков земли.

Склонившаяся рядом Туллиола, по сравнению с Фаустусом, являла отрадное зрелище. Она, по крайней мере, была такой, как всегда. Туллиола зачаровывала Марка, не испытывавшего к ней никакого влечения, хотя была явно самой красивой женщиной, которую он знал, — со своими влажными глазами и мягко очерченным ртом. Скорее она вызывала у него желание подкрасться к ней сзади и громко крикнуть, чтобы посмотреть, что она станет делать. Марк ни разу не видел ее удивленной. Она держала свою словно выточенную из слоновой кости шею неестественно прямо под грузом зачесанных наподобие башенки темных волос. Стояла она или ходила, ее безупречно выработанная поза и тяжелая пирамида прически делали ее выше, хотя высокой она никогда не была. Она скользила по дворцу, недоступная, как айсберг или механический лебедь.

Рука Фаустуса расслабленно покоилась на ее бедре, и, Туллиола умиротворенно улыбалась, не отталкивая его холодностью, но в то же время словно ничего не замечая. Ей исполнилось всего двадцать восемь, на пять лет меньше, чем Макарии, и в Риме несколько неодобрительно относились к женитьбе Фаустуса. Но Туллиола была учтива, мила, ни во что не вмешивалась, так что ее непопулярность скоро позабылась.

Марк заметил, что Фаустус смотрит на него, болезненно подыскивая тему для разговора. Наконец он произнес:

— Что ты думаешь обо всем этом деле с Террановой, Марк?

Марк уклончиво ответил, что будет жаль, если начнется война.

— Что ж, мы все так думаем, — сказал Фаустус, неуклюже пытаясь успокоить племянника. — Но не слишком-то беспокойся, сразу ничего не бывает.

— Разве войны не будет? — пылко откликнулся Друз, встревоженно взглянув на Фаустуса.

— Рим войну затевать не станет, — сказал Фаустус, по-прежнему глядя на Марка и стараясь приободрить его.

— Но Рим и не затевает войну, — запротестовал Друз.

Марку было неинтересно, и он отключился от разговора. Но он представил себе террановийскую стену, как на уроке геометрии: ломаная линия, пролегающая через Западные горы, а затем превращающаяся в то, чем ей и надлежало быть, — ровную диагональ от вершины Камианского полуострова до Мисинипейского залива на севере. Затем он увидел ее в действительности, но очень издалека, словно из космоса.

Фаустус уже жалел, что затронул эту тему за ужином — плохая идея; он коснулся возможной войны только в надежде, что заинтересует Марка; теперь же она казалась ему такой скучной, как если бы уже длилась многие годы.

Тем не менее Друз проявил осведомленность и смекалку.

— По крайней мере мы должны установить контроль над Стеной, — сказал он.

— Что ж, это нам вполне по силам, — ответил Фаустус.

Марк медленно приближался к воображаемой Стене, припоминая бесконечную серую скалу, вздымавшуюся из безмятежной травы, четырехугольные сторожевые вышки. Он был там однажды, посещая войска с родителями в том месте, где Стена превращается в широкий мост, опирающийся на арки, перекинутые через Эмиссуриту. Но это было до того, как Нихония расположила отряды самураев по всей длине Стены.

— Нихония пожалеет, если продвинется хоть на пядь дальше, на этом их игры закончатся, — заключил Фаустус, снова обеспокоенно погладывая на Марка.

— Да, дядя, — сказал Марк. И все же он ощутил запоздалый, хотя и слабый проблеск интереса. Марк подождал, пока он угаснет, но вместо этого услышал собственный голос, произносящий, пожалуй, слишком громко: — Нет, такого быть не может.

Друз от удивления вздернул брови, а Макария, которая сквозь сонно полуопущенные веки с явным бессознательным неудовольствием наблюдала за Туллиолой, повернулась и посмотрела на Марка.

— Простите, — сказал он. — Я, конечно же, имел в виду, что Рим не может оказаться бессильным.

— Разумеется, нет! — воскликнул Друз.

— Мы ведь не ввяжемся в случайную войну, правда?

На мгновение Друз застыл, но тут же, с усталым и терпеливым выражением, произнес:

— Не случайную: дело в том, что Нихония сознательно пренебрегает своими обязательствами.

— Этому договору уже больше трехсот лет. И они ни разу не нападали на нас.

— Нападали, — терпеливо произнес Друз. — Нападали.

Марк снова неуютно поежился, но пробормотал:

— Да, но и мы…

— Мы? — спросил Друз.

Нихония заявляла, что самурайские войска необходимы, чтобы защитить ее народ от всяких посягательств — изнасилований, похищения людей и угона в рабство; утверждалось даже, что римские солдаты со Стены рыскают по чужой территории, убивая людей ради забавы. Марк сомневался… По большей части он всему этому не верил; положим, похищения людей могли иногда случаться, — хотя, несомненно, не так часто, как говорили нихонцы. Но он мог представить, каков будет ответ, если в этих историях есть хотя бы доля правды, хотя все наверняка знали, что доныне стена была проницаемой для римлян. Предполагалось, что нихонцы не осмелятся приблизиться к ней.