Барбара Прайтлер - Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести

Психологическая и психотерапевтическая работа заканчивается, когда пропавшие люди и прошлая жизнь оплаканы, отношения, которые можно было восстановить, восстановлены, а новые – выстроены, и стратегии жизни после травмы претворяются в жизнь на практике.

Жислен Буланже описывает это так:

«Моя цель в том, чтобы заставить пациента жить своей жизнью, несмотря на травму, а не жить этой травмой»

Поскольку опасность рецидива травматизации всегда существует, при прощании клиентам предлагается сохранение с ними контакта, поддержка в случае кризиса или, при необходимости, повторная краткосрочная психотерапия.

Причина, по которой люди после экстремальной травматизации ищут помощи, часто состоит в желании скорейшего «обезболивания». Со страданием должно быть покончено, его следует забыть. Это касается и родственников пропавших без вести, которые хотят совладать с потерей, а вместе с ней и со своим горем. Невозможность этого создает постоянную травматизацию и лишает клиента надежды. Таким образом, желание найти решение проблемы заставляет обратиться к психотерапии или медицинскому лечению. Пациенту хочется получить такую обезболивающую пилюлю, действие которой продолжалось бы до возвращения пропавших без вести, а потом возобновилась бы совместная жизнь, прерванная насильственным исчезновением. Нужно сделать так, будто страшного события никогда не было – это понятное, но неисполнимое желание всегда владеет человеком в начале психотерапии.

Давид Беккер описывает свой опыт работы с сильно травматизированными людьми и их ожидания от психотерапии: когда все они хотят вернуться в счастливое прошлое, забыв произошедшее с ними:

«У всех экстремально травматизированных только одно желание: забыть все ужасные события и снова стать здоровыми и невредимыми»

Разрешить противоречие между желанием как можно быстрее все забыть и необходимостью принять и преодолеть перенесенную травму – задача психотерапевта. Но при этом психотерапия снова и снова наталкивается на границы своих возможностей.

Как справедливо замечает Беккер:

«Процесс психологического восстановления часто недооценивается и понимается как буквальное возвращение в первоначальное состояние без следов перелома. Только если разрушения признаются и их масштаб оценивается верно, становится понятно, что восстановление – это нечто большее, нежели просто выздоровление»

Именно в ситуации беспомощности и осложненной из-за неизвестности скорби по потерянным близким необходимо внимательно следить за реакциями переноса у клиентов и контрпереноса у психотерапевтов. Натан Дурст указывает на то, что мы часто задаем себе вопросы о возможностях клиентов, не оценивая при этом своих собственных возможностей как психотерапевтов.

«Слишком часто психотерапевты задаются вопросом, достаточно ли у выжившего человека внутренней силы, чтобы предпринять это тяжелое путешествие в прошлое. Вместо этого нам нужно спросить самих себя, достаточно ли мы сильны как психотерапевты, чтобы вынести наше собственное столкновение со смертью»

Поводом для моего обращения к этой теме была моя форма контрпереноса в психотерапевтической работе с близкими пропавших без вести. Исчезновение человека приводит к беспомощности и положению полного неведения. Но и я – эксперт со специальным образованием, призванный помогать своим клиентам, – знаю не больше, чем они. Я разделяю это незнание с теми, кто приходит ко мне за помощью. Если, благодаря знанию теории и практическому опыту, я имею представление о целях и процессах работы с психотравмой, а также о консультировании процессов скорби по умершим, то в случаях исчезновения человека, я знаю не больше, чем пострадавший. Это ставит меня как психотерапевта в неприятную ситуацию растерянности – я не ощущаю под ногами твердой почвы знаний и опыта.

Иногда пропавшие близкие находятся. Значит, было бы серьезной психотерапевтической ошибкой специально стимулировать процесс скорби по ним. Но и бесконечное ожидание возвращения пропавшего так же изнурительно и препятствует любому развитию. Новые направления в травматерапии настойчиво указывают на важность воспоминаний. Предпринимаются попытки при помощи неврологических концепций изменить воспоминания о травматическом событии и сделать его менее эмоциональным, а значит, менее болезненным.

Но все попытки разработать четкие формы и техники психотерепевтической работы с травматизированными, которые включают конкретные указания, какие шаги на каком сеансе нужно делать, – малорезультативны и говорят больше о защитной реакции исследователя или психотерапевта на такие пугающие проблемы, как травма, смерть, насильственное исчезновение людей.

Жорж Деврё полагает, что страх, который фигурирует в науке о поведении, может приводить к субъективным искажениям, оказывающим влияние на результаты психологической работы, а это, в свою очередь, склоняет нас к тому, чтобы:

«…внедрять все больше фильтров – тестов, интервью, технических достижений и прочих эвристических ухищрений – между собой и нашими объектами»

Психотерапевтическая работа с тяжело травматизированными, пережившими большие потери, может продолжаться очень долго и потребовать много терпения, чтобы пережить вместе с клиентами фазы оцепенения.

Уход в интеллектуализацию представляется одной из самых частых форм самозащиты лица, проводящего лечение травматизированных. К. Оттомайер и К. Пельтцер высмеивают такую манеру:

«В интеллектуализации есть своя привлекательность. Особенно любят составлять таблицы с горизонтальными рядами и вертикальными колонками и заносить туда данные о персональной динамике. Такие псевдообъетивистские схемы хорошо показывать через проектор на профессиональных конференциях. Другой объетивистской формой защиты является излишнее усердие в постановке диагноза»

Еще один вариант защиты от травматического события – отрицание страдания пациента. Чрезвычайно долгое время потребовалось, чтобы для травматического расстройства была признана самостоятельная симптоматика. В то же время этот диагноз позволяет игнорировать его общественную и политическую составляющие – достаточно видеть лишь отдельного страдающего человека, которого следует излечить от его личного недуга (посттравматического стрессового расстройства).

«Еще одной возможностью избежать ужаса является искаженное восприятие динамики травмы»