Олег Мазурин - Убить отступника

– Чего шумите, господин офицер? Чего изволите?

– Послушай, голубчик, пойди, расспроси коменданта, можно ли мне подать в камеру перо и бумагу? И книги какие-нибудь, журналы? Будь добр, молодец, узнай.

– Узнаю, отчего не узнать. Григорий, подмени меня, я к коменданту изволю!

Стражник ушел. Спустя минут двадцать он вернулся и доложил:

– Комендант сказал, что вам не положено книжки да всякие такие журналы читать. Вот так и сказал. Не положено, – а потом шепотом добавил. – Я бы принес, но за это могут и сквозь строй прогнать. Вы же знаете.

– Благодарю, любезный, что сходил и узнал. Как-нибудь выкрутимся, и не в таких переделках бывали.

– Жалко вас, ваше высокобродие, чай, не по доброй воле сюда попали. А могут и безвинно осудить и на каторгу послать.

– Да, могут. Да что поделать, ежели судьбу-злодейку порой не объедешь и не обойдешь. Встанет на дороге, как верстовой столб… А тебя-то как звать-величать, солдат?

– Прокоп.

– Хороший ты человек, Прокоп. А довелось ли тебе повоевать с французами?

– Нет, не довелось, в резерве я был в казанском ополчении. Ладно, ваше высокобродие, пойду я, а то увидят, что я с вами беседую – враз всыплют.

– Что же, иди, голубчик…

Окошко в двери захлопнулось. Заскрежетал замок. И снова наступила невыносимая тишина. А с ней – и невыносимое одиночество. Александра Дмитриевича это угнетало. Но что делать? Сочинять стихи? Петь песни? Голевский ничего лучше не придумал, как вспоминать самые интересные и запоминающиеся истории из своей жизни: баталии с французами, офицерские пирушки, пикантные приключения с дамами и прочее, прочее, прочее…

Голевский мечтательно заулыбался. Неужели это все было когда-то? Да, выходит, было. Сколько же приятных и незабываемых воспоминаний хранит его память. Сколько же их залегло в сердце! Все же, несмотря ни на что, жизнь у него получилась богатой на события.

Он вздрогнул от неожиданности. Сквозь блаженные мечтания прорезался противный крысиный писк, он-то и вернул капитана к реальной действительности. Гвардеец открыл глаза, улыбка сползла с его лица. Мерзкая тварь сидела в углу камеры и вертела мордочкой.

– Пошла вон! – взревел в ярости капитан и швырнул в нее миску. Миска загрохотала по каменистому полу, а крыса юркнула в дырку.

Мечтать арестанту расхотелось.

И снова нахлынули одиночество, безысходность, тревога. И снова медленно потянулось время. Как эти минуты были тяжелы и невыносимы для гвардейца! Уж лучше сражаться с врагом, зная, что ты погибнешь, чем прозябать в каземате.

К ночи Александр Дмитриевич заснул тревожным и беспокойным сном.

И вот наступило 18 октября. Этот день оказался решающим в тюремной эпопее Голевского. После полудня тюремщик Прокоп открыл дверь, и его громкий радостный голос пробудил капитана от печальных дум.

– Александр Дмитриевич, пожалуйте на выход! Кажись, ваши мучения закончились. Вас освобождают.

Солдат улыбался во весь рот и светился от счастья: он был рад за офицера. Крепко сдружились они за это время. Едва Голевский услышал благоприятные вести, тут же подскочил к стражнику.

– Это правда, голубчик?! Откуда ты знаешь?!

– Так, это… грех попутал, ваше благородие, подслушал я нечаянно разговор господ. Какая-то бумага насчет вас пришла из Петербурга. Вот я и грешным делом подумал, что вас будут вскорости вызволять из каземата.

– Благодарю, голубчик, за столь радостную весть! Дай-ка я тебя расцелую! Буду помнить тебя, Прокоп, всегда.

…Когда Голевский вышел из каземата, то зажмурился на время: глаза отвыкли от дневного света. Его уже ждали комендант, полицмейстер и советник губернатора. Все предупредительно и дружески улыбались. Полозов картинно заключил в объятья измученного родственника.

– Любезный Александр Дмитриевич, поздравляю! Вы свободны! Следствие во всем скрупулезно и внимательнейшим образом разобралось и вынесло решение: вы не виновны. Еще раз вас сердечно поздравляю.

«Не виновен!!! Ура!!! Виват!!!»

Эти слова, словно глоток свежего воздуха. Голова едва не закружилась от счастья. Комок встал в горле, и капитан еле выдавил:

– Благодарю, господа… Премного благодарен… за участие в моей судьбе…

Голевский вышел от коменданта в сопровождении Полозова. Здесь бывшего узника ждал его экипаж и счастливый Игнат. Старик, плача, кинулся капитану на грудь.

– Барин, вы живы! Радость-то какая, радость несусветная! Слава Царице небесной! Александр Дмитриевич цел и невредим вернулся!

– Все нормально, Игнат, не переживай. Жив я, здоров.

– Ну-с, дорогой Александр, не желаешь ли ко мне домой откушать, отдохнуть, привести себя в порядок, а завтра, если пожелаешь, тронешься в путь, – предложил Полозов.

– Нет, благодарю, любезный Андрэ, я тотчас же отправлюсь в дорогу. Хочу бежать отсюда из этого несчастливого для меня города, хочу поскорей забыть этот весь кошмар.

– Я понимаю…

– Заеду в какую-нибудь глухую деревню, где меня никто точно не знает, схожу в баню с кваском, отдохну и забуду все, что было со мной. Дозволь, я все же поеду.

– Ну что же, поступай, как знаешь, Александр. Прощай. Не держи обиды на меня. При случае заезжай на обратном пути, буду рад.

– Непременно, Андрэ. А скажи, что говорят в городе об убийстве польской княжны? Что за слухи ходят?

– Мы разместили в нашем «Вестнике» такое объяснение по поводу смерти заезжей полячки. Дескать, княжну такую-то убили и ограбили ее собственные слуги. Они нынче в бегах, их разыскивает полиция, приметы такие-то. Вот и все.

– Что же, благодарю за помощь… И прощай…

– Прощай… Ах да, постой, чуть не забыл. Вот письмо на твое имя из Москвы. От Дарьи Боташевой. Если мне не изменяет память, твою невесту звали Вера Боташева, а здесь Дарья. Неужто сестра ее?

– Да, это ее сестра. Младшая.

– Как знаешь, тебе виднее. Желаю тебе удачи, братец.

Родственники сдержанно обнялись. Голевский сел в экипаж, а Полозов уехал вместе с полицмейстером на его коляске. Ямщик хотел было натянуть вожжи и стронуть коней с места, как вдруг какой-то чумазый мальчишка подскочил к капитану и сунул ему в руку записку.

– Сие вам, барин!

– Мне?

– Вам, вам, господин офицер!

– Постой, ямщик, не трогайся с места. Эй, малец, на копеечку за услугу.

– Премного благодарен, барин! – и мальчуган стремглав умчался.

Голевский развернул записку и увидел знакомое крылатое выражение в углу бумажки. Dum spiro, spero! Это зашифрованное известие от Фокина:

Будь <���здрав, <���друг <���мой!

<���Слыхал-то, дьякон <���наш теперь <���службу оставил

<���и тоже рожь жнет. Вбил <���в <���голову, <���что <���его удел

– <���крестьянство. <���В ущелье <���мужики <���с Емельяновки