Александр Богатырёв - Самолет для валькирии

То, что будут Высокие Гости – было обговорено заранее. Так что пришлось ещё и целый сценарий писать: что делать и как говорить. С генералом Кованько и прочими офицерами Парка. И так как всё было заранее обговорено и даже отрепетировано, прошло без сучка и задоринки.

Нужные приветствия сделаны, нужные речи были сказаны. Высокие гости благосклонно покивали, и под вальсы Штрауса пилоты с "пассажирами" прошли на борт самолёта. В последний момент, техник подал ожидающему это Григорию, большой мешок (так он со стороны выглядел). Ольга, увидев это неодобрительно нахмурилась, Григорий же наоборот многообещающе заухмылялся, репортёр продолжил недоумевать. А мешки были действительно, на взгляд любого в те времена, очень странными. Конечно, если не знал доподлинно что он видит. А знали что в мешках только очень не многие.

Также на газетчика произвело впечатление слаженная работа как аэродромной команды так и действия самих авиатрисс: как только они уселись в кресла и пристегнулись, тут же сняли с голов свои изумительные синие шляпки и напялили наушники с микрофонами. Что это и для чего – пришлось пояснять Григорию.

Взлетели благополучно. Набрали высоту, пристроились по линии железной дороги и так продолжили движение вперёд. Репортёру, правда несладко пришлось. Падение давления как-то изрядно неприятно отразилось у него на ушах. Так что бедный служитель пера некоторое время изображал из себя рыбу. Но, собственно, на этом все неприятности и закончились.

Дальше, по причине достаточно хорошей погоды на всей трассе протекал более чем спокойно.

Для пилота только и оставалось держаться хорошо видимой внизу "железки", а вот штурмана, Григорий загонял. Он знал, что далее им придётся летать в далеко не таких спокойных и очевидных условиях, поэтому он заставил бедную Соколову называть все населённые пункты, над которыми пролетал их самолёт.

– Кстати, господин Румата, а когда мы рассчитываем прибыть в первопрестольную? – подскочил щелкопёр, записав таки впечатления полученные на взлётной полосе Воздухоплавательного Парка и от первых минут полёта.

Григорий однако, удивился такому вопросу. Он как-то и запамятовал что как раз своего журналиста он и запамятовал просветить насчёт ТТХ "Валькирии".

– В зависимости от ветров по трассе – от четырёх, до пяти часов лететь будем. – сообщил он, но потом, предупреждая следующие вопросы дополнил. – То есть, максимум через пять часов мы будем над Москвой.

– Но какая же скорость у самолёта?!! – округлились глаза у репортёра.

Григорий же просто посмотрел через плечо Ольги на приборную доску.

– Сейчас – двести километров в час.

Глаза у журналиста уже по привычке наверное, округлились, но он быстро пришёл в себя и задал следующий. Напрашивающийся.

– Но вы сказали "сейчас"… может быть и другая скорость.

– Естественно. Если задует встречный ветер, будет ниже. Мы же летим со скоростью двести не относительно земли, а относительно воздуха. Сейчас ветра почти нет. Так что делайте выводы.

Собственно полёт так и прошёл под мерное гудение двигателя, доклады штурмана о пролёте над очередным населённым пунктом с таким-то названием и с текущим временем. Хронометраж также был в попутной обязанности журналиста. Григорию же только и оставалось подтверждать сообщения Катерины. Но когда наконец приблизились к первопрестольной он засуетился. Вытащил "мешки" и положил их в своё кресло.

Непосвящённый в дело репортёр только крякнул не решаясь спросить. Слишком уж суровый вид был у Григория, когда он разбирал лямки у этих "мешков". Заёрзала на своём месте Ольга. Как раз посыпались доклады по радио от Московского аэродрома.

Григорий глянул за окно, кивнул каким-то своим мыслям, снял свою форменную фуражку и протянул репортёру.

– Когда приземлишься – принесёшь мне. – бросил он загадочное. Зачем так – репортёр не понял. Впрочем, продолжение было ещё более странным с его точки зрения.

Григорий одел на голову кожаный шлем и широченные очки, закрывающие половину лица. Нацепил на себя лямки странного мешка, проверил ещё раз всё как на нём всё сидит и принялся разглядывать проплывающие внизу ландшафты.

Вскоре, однако, оторвался и полез к Ольге.

– Как и договаривались: не снижайся пока я не прыгну. Держи самолёт ровно. Я иду на затяжной. Чтобы поменьше болтаться в воздухе. Сделаешь круг над полем и после этого можно будет идти на посадку.

Ольга глянула на Григория. И как-то даже лихорадочно пожелала удачи.

– Всё будет пучком! – радостно заверил Григорий всех, чем ещё больше ввёл в замешательство и авиатрисс, и репортёра.

– Хорошо сидишь? – внезапно оскалившись в ехидной улыбке спросил Григорий у пассажира. – Хорошо пристёгнут?

Тот с готовностью закивал.

– Вот и сиди. Пока самолёт не приземлится. Уяснил?

Репортёр недоумённо закивал.

– И не дай бог мне мешать! – вдруг выпалил Григорий и для пущей убедительности показал репортёру кулак. Тот вообще потерялся. Но когда Григорий вдруг открыл дверь слева от себя, переполошился.

– Я сказал! Сидишь ровно и ничего не делаешь! – ещё больше напугал того Григорий перекрикивая рёв двигателя, ставший внезапно очень громким после отката двери назад…

– Пора! – вдруг выкрикнула Ольга.

– Эх! Как я люблю летать! – с каким-то нереально диким вожделением выкрикнул Григорий и неожиданно для репортёра рванул в открытую дверь. Он и ахнуть не успел, как салон опустел.

– Сиди и не дёргайся! – вдруг очень сурово крикнула Ольга, заметив порыв репортёра и вдруг, почти как сам Румата выпалила. – Всё под контролем!

Ольга верила "господину Румате". Она просто ЗНАЛА, что с ним ничего не может случиться плохого…

А меж тем, грандиозная толпа собравшаяся на поле возле недавно расчерченной ВПП заметила летящий в вышине самолётик и взорвалась приветственными криками. Но вдруг, от самолёта оторвалась какая-то чёрная точка и начала падать. И когда на земле поняли, что падает не какой-то мешок, а именно человек, ибо вёл себя слишком осмысленно, начался массовый падёж дам. В обморок.

Да и мужики, когда увидели падающего человека обомлели. На поле воцарилась почти полная тишина. Только и слышно было как стрекочут в траве кузнечики и шелестит ветер в траве.

А там в небе, Григорий летел к земле раскинув руки и ноги, застабилизировав своё тело в потоках воздуха и в душе его звучала старая-добрая песня: