Валерий Самохин - Мой милый жандарм

– Как отпуск прошел, Деян Иванович? – встретил меня крепким рукопожатием старший чиновник по поручениям.

– Отменно, Егор Матвеевич, – расслабленно улыбнулся я. – Погостил у батюшки в усадьбе, вволю порыбачил на утренней зорьке, отъелся на разносолах домашних – дырку новую придется в ремне сверлить… Но с тревогой наблюдая ваше ехидство непомерное готов побожиться, что мне изготовлено что-то особое?

– Да ничего особенного, – безразлично пожал плечами чиновник и протянул мне тоненькую папку из плотного картона. – Пока только подозрения и никаких улик… Получи, Деян Иванович, и распишись.

Оставив роспись в журнале принятых дел, я направился в свой кабинет. Заварил чашечку крепкого чая, закурил первую папироску и лишь потом развязал тесемки папки. На первом листе гербовой бумаги красовалась размашистая резолюция шефа: "Старшему помощнику начальника отдела дознания Младовичу Д.И. лично в руки. Сов. секретно". Я мысленно усмехнулся: в нашем отделении есть только два вида документов – "секретно" и "совершенно секретно".

Следом шел рапорт дознавателя. В подпольной типографии, разгромленной на днях сыскным отделением жандармерии, нашлась квитанция об оплате роскошных нумеров в доходном доме на Пречистенском бульваре. Скорый розыск результатов не дал и таинственные личности, находившиеся три месяца на содержании у социалистов, установить по горячим следам не удалось.

Но сегодня утром наш агент из числа судебных следователей доложил: один из задержанных налетчиков, идущих по громкому делу, имел при себе визитную карточку той самой типографии. Смекалистый следователь, узнав о разгроме типографии из газет, быстро связал едва заметные концы.

Я глубоко задумался. Дело о дерзких налетчиках, грабивших богатых промышленников и не гнушавшихся при этом душегубством, не сходило с первым полос московских газет последние полгода. И именно сегодня должно состояться первое заседание после их поимки. Если охранное отделение обратиться к прокурору судебной палаты с просьбой отложить рассмотрение дела, то вне всякого сомнений получит категорический отказ. Нынешний прокурор окружного суда – чванливый, высокомерный тип с мохнатой рукой в столичном Департаменте полиции – уже спит и видит себя героем утренних репортажей.

Ладно, ничего непоправимого еще не произошло. Суд продлится не одну неделю, допросим голубчиков в остроге. Если всплывет связь с подпольщиками, прокурор никуда не денется – отправит дело на доследование. А пока, думаю, неплохо будет прогуляться и заочно познакомиться с налетчиками. Заскочу домой, переоденусь в цивильное платье и понаблюдаю за объектами в маске простого завсегдатая, коих всегда в избытке на любом шумном процессе. Интерес был непраздным: как они поведут себя на допросе налетчики, кто из них слаб духом – у каждого есть тайные струны… Психология в нашем деле не последняя по ранжиру.

Телефонировав в канцелярию суда, я вызвал дежурный экипаж и ближе к полудню поднимался по ступеням монументального четырехэтажного здания. Ознакомившись у секретаря с таблицей дел, назначенных на сегодня судебной палатой, несдержанно чертыхнулся. Неизвестный мне канцелярский служащий, отвечавший по телефону, все перепутал. Дело о налетчиках шло пятым параграфом и два ближайших часа мне предстояло чем-то занять.

Возвращаться в отделение смысла я не видел. Бросив еще один взгляд на таблицу, я заинтересованно присвистнул. Девица Лазович Анна обвиняется в бродяжничестве и нанесении телесных побоев околоточному надзирателю второго участка Хамовнической части. Интересно, как это ей удалось? В прошлую масленицу довелось свидетельствовать любопытнейшую картину: Фрол Семенович боролся с молодым медведем. Что характерно, косолапый и царапаны не оставил на нашем надзирателе.

И зря. Не любитель сора из избы, но не удержусь. В моем столе уже скопилась пухлая стопка донесений: ни один желтый билет не выдавался без участия Фрол Семеновича. Шептались, что пристав участка отдал на откуп ему всю территорию. Но хуже всего, что склонял он девиц приезжих к службе постыдной в домах терпимости, имея мзду за то щедрую от тамошних мадам.

В зал заседаний я скользнул бочком, надвинув шляпу на глаза и старясь не привлекать к себе излишнего внимания. Свободные стулья имелись лишь у дальней стены – публика занимала места загодя. Украдкой поманив судебного пристава, молча указал ему глазами на крайнее место во втором ряду у окна, с панорамой на дубовую клетку и скамью присяжных. Едва не случился конфуз: желчного вида господин, чье место и досталось мне, громогласно возжелал узнать причину столь вопиющей несправедливости.

Когда ввели под стражей подсудимую, я невольно поморщился: и эта хрупкая барышня нанесла побои околоточному? Дело было с явным душком. Когда-нибудь я займусь тобой, любезнейший Фрол Семенович, – твердо пообещал я себе. Пока ты на хорошем счету у начальства, но сколь веревочке не виться…

Обвинение я прослушал вполуха. Товарищ прокурора, глотая слова, зачитал приговор первой инстанции, и столь же торопливо внес возражение на кассационную жалобу, с нескрываемым презрением покосившись при этом на адвоката. Этого пройдоху из ненасытной стаи поверенных я знал шапочно, но представление составил о нем твердое. Тот еще упырь. Пока не высосет свою подзащитную до последней капли, миром не упокоится. Он и жалобу подавал, чтобы копейку лишнюю стрясти – это к гадалке не ходи.

Когда пришла пора ответной речи, адвокат, картинно ломая руки и патетически воздыхая, поведал суду о горемычной судьбе несчастной девицы. Собственно, и вся защита.

Илья Тимофеевич, председательствующий по делу, хмуро кусал губы, но отделался парочкой пустопорожних вопросов. Милейшей души человек, и процесс обычно ведет въедливо, но не тот сегодня день. Не повезло увечной. В другой раз – без спешки – все было бы иначе

Суд приступил к оглашению приговора. Девица затравленным зверьком переводила взгляд с прокурора на коллегию и обратно, испуганно хлопая своими зелеными глазищами. А ведь хороша до необычайности! – невольно отметил я. По новой моде мальчишечья стрижка черных волос, гладкая белая кожа, очаровательно вздернутый носик, пикантная родинка на точеной скуле… И даже арестантский халат не смог скрыть природной грации, с коей она поднялась со скамьи. Да-а, у надзирателя губа далеко не дура.

Публика, тем временем, всецело была занята своими делами. Визгливый шепоток за спиной просветил ближние ряды о подорожании на силезийское железо, прыщавый гимназист передо мной делился со своим худосочным товарищем нечаянной радостью: его кузина, выйдя замуж, оставила ему две комнаты на бельэтаже, оплаченные загодя на целый год.