Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

– Великий Поход, – крикнул он остальным. Горло перехватило то ли от удивления, то ли от ужаса.

Это чувство возникло, когда на поверхности раздавшейся во все стороны долины, в мазках серого и охры он начал различать множество черных точек. Мертвые.

Акхеймион понял, что это поле битвы. Перед ними распростерлось поле битвы, столь великое, что и дня не хватит пересечь его, даже с их скоростью, приданной кирри.

– Кто-то тут бился? – спросил Галиан, словно читая его мысли.

– Но не стенка на стенку, – сказал Ксонгис, всматриваясь щелочками своих узких глаз в северный горизонт. – Отбивались, скорее всего… Мертвые шранки разбросаны по всей долине.

– Основная битва была севернее, – всматриваясь в даль, сказал Клирик.

Картины из Сновидений одолевали старого чародея. В дни Первого Апокалипсиса, до пришествия Мог-Фарау, древние властелины Куниюри и Аорси оставляли за собой такие же следы разрушений, проходя через земли шранков.

– Скапливаются в Полчище, – услышал он собственный голос, повернулся и заметил на себе любопытные взгляды. – Огромным числом. Так происходит, когда с боем пробиваешься через тьму шранков.

– Теперь мы знаем, куда делись все шранки, – сказал Поквас, ухватив себя широкой ладонью за шею.

– Так точно, – кивнул Галиан, – зачем гоняться за объедками, когда такое обильное пиршество марширует через твои земли.

Их отряд уже мог разглядеть с тропы первую груду мертвых шранков. Их там лежало не меньше сотни, кожа совсем усохла, а конечности торчали, как палки. Ксонгису было сложно определить, когда именно они были сражены из-за засухи.

– Совсем завялились, – сказал он, рассматривая черные останки своим опытным взглядом.

На истоптанной земле редко можно было заметить даже травинку. Скоро они были посреди поля битвы, жалкая вереница на бескрайнем поле. Они наблюдали, как пируют падальщики, вороны выклевывают глазницы, как осторожно кружат волки бок о бок с шакалами. Видели обугленные останки, чуть возвышавшиеся из оплавленного песка. Внутренним взором колдун мог различить в рядах изрубленных тел людей, боевые порядки тяжеловооруженных воинов, шедших под знаменами со всех Трех Морей. На земле были большие выжженные круги, словно от погребальных костров. Мимара наклонилась и подняла с пыльной земли Кругораспятие из проволоки. Старый чародей видел, как она повесила его себе на шею на полоске сыромятной кожи. По какому-то странному совпадению, символ лег как раз поперек хор, скрытых у нее на груди.

Везде, куда ни смотрел Акхеймион, он видел следы магии, причем гностической, а не анагогической. Опытному человеку это было совсем не трудно увидеть, как разницу между следами меча и молота. Мимара однажды сказала, что Келлхус уважал древнюю монополию школы Завета на Гнозис, дававшей секретные познания только ведьмам – сваяли, как стимул для прочих Школ. Поэтому, замечая следы гностической магии, он не мог не вспомнить о своих прежних братьях и сестрах и в очередной раз подивиться, отчего его больше это не заботило.

Поэтому там, где он видел даже небольшие следы Гнозиса, он не мог не думать о своих былых братьях, удивляясь при этом, что ему все равно.

– Шранки! – захихикал Сарл откуда-то сзади. – Невиданное сборище! Тюки и тюки!

Капитан ничего не говорил. Клирик тоже не проронил ни слова. Оба шли, как будто виды вокруг них были взаимозаменяемы с любым другим пейзажем, как будто, куда б они ни ступали, груды мертвых окружали их. Но остальные вертели головами, тыкая пальцами в сторону различных ужасных достопримечательностей.

– Он наступает на Голготтерат, – пробормотала Мимара, шагая рядом со старым магом. – Он истребляет шранков…

– Что ты имеешь в виду?

– Келлхус… Ты все еще считаешь его обманщиком?

Он обвел взглядом бойню вокруг.

– Только Ишуаль даст нам на это ответ.

Призраки прошлого задвигались внутри его, призраки тех, кем он был. Когда-то, до своего изгнания, он бы при виде таких полей ликовал и плакал от радости. Аспект-император пошел в поход против Консульта в стремлении предотвратить Второй Апокалипсис: прежде он бы рассмеялся даже при одной мысли, что когда-нибудь доживет до такого зрелища, посмеялся бы над столь отчаянным желанием.

Но в нем сидел и другой призрак, призрак недавнего прошлого, того, кем он был всего лишь несколько месяцев назад, человека, который бы впал в ужас от этого зрелища, не потому, что он не молился за уничтожение Голготтерата – отнюдь, он стремился к этому с усердием истинного адепта школы Завета, – а потому, что он поставил на карту жизни невинных людей в безумном стремлении доказать, что миллионы верующих не правы, а сумасшедший скильвендийского варвара прав…

Что же произошло? Куда же пропал этот человек?

И если он пропал, во что же это превратило его поиск?

Он пытливо поглядел на Мимару, пока та не обратила на него внимание.

Она была права… Он понял это, и причем как будто в первый раз.

Кирри.

Мухи унаследовали землю.

Они шли через поля, усеянные останками, меж груд мертвецов, переступали через лужи засохшей крови. Нагромождения трупов все не кончались. Кожа плотно обтягивала улыбающиеся черепа. Бесчисленные руки с когтями. Тысяча силуэтов отражала тысячи смертей: брошенные, вбитые в землю, сожженные заживо. Недвижные тела в бездушных, чернильного цвета лужах.

Вонь была невыносима, смесь гнили и фекалий. Ветер обволакивал их зловонием, но они шли дальше, не обращая внимания.

Капитан объявил привал. Они разбили лагерь.

Солнце опалило закатный горизонт. Невдалеке сотни трупов шранков громоздились один на другой, как кошмарный валежник. Раздетый до набедренной повязки, Клирик поднялся на вершину, под его босыми ногами трещали ребра, словно корка снега. Вид нечеловека, стоящего на спрессованных останках шранков и сверкающего, как полированная бронза в меди заката, подействовал на старого мага с особой силой. Он сидел подле Мимары, пытаясь разобраться в давно забытом.

Клирик стоял с царственной бесчувственностью, его кожа блестела, словно была натерта жиром.

– Эта война, – начал он. – Эта война старше ваших языков и племен…

Старому магу стало интересно, куда заведет каша из перепревшей памяти нечеловека в этот раз. Будет ли он говорить о далекой древности? Первом Апокалипсисе? Или он заговорит о времени, когда пять Племен еще блуждали по пустошам Эанны?

Неужели он раскроет свою истинную сущность?

Ахкеймион опустил взгляд, посмотрел, моргая, на свои руки, на свои грубые костяшки, грязь, которая чернила его кожу. Сколько времени прошло с того момента, когда он последний раз задавал этот вопрос?

Когда же он позабыл к этому интерес?