Дарья Плещеева - Охота на льва. Русская сова против британского льва!

Гостиная у Вишневских была роскошна. Именно в такой должен был блистать Давид Долматовский. И он действительно потряс общество, начав свой маленький концерт со знаменитой «Песни за сценой».

Странная судьба была у этого шедевра. Кто помнит о скромной одноактной опере «Рафаэль» господина Аренского? Скорее всего, сразу после премьеры о ней забыли навеки. А певцы уже лет двадцать исполняют неувядающую песню — и находит же она отклик в каждой душе, еще не совсем одеревеневшей от жизненной прозы!

Долматовский не вышел вперед, как полагалось бы, а встал за маленьким белым концертным роялем. Дама-аккомпаниаторша взяла первые аккорды, и певец преобразился. Сейчас бы устыдились те, кто посмеивался над его огромной фигурой и широким губастым лицом. Давид был великолепен в сдерживаемой страсти, он умудрился наполнить всю гостиную любовным томлением, и Голицын, видя женские лица, несколько раз повторил себе: «Я не понимаю, что это за колдовство такое, но оно есть и имеет силу!..»

пел Долматовский, и всем слушателям было в этот миг страшно и сладостно.

Всем, кроме Голицына. Он эротической магии не поддавался. У него было более важное занятие — следить за Надин Залесской.

Сперва, пока гости собирались, она была центром дамского кружка и кокетничала с кавалерами, норовившими вмешаться в беседу. Но когда Долматовский запел, женщина преобразилась. Казалось, все ее тело откликается на музыку и голос.

Потом Давид исполнил роскошную эпиталаму из оперы «Нерон», словно созданную для его великолепного баритона. Потом объявили арию Роберта из «Иоланты» — тоже любимый всеми концертный номер. Программа Долматовского была самая обыкновенная, салонная, но преподносилась с блеском.

В перерыве Голицын подошел к приятелю.

— Так и знал, что придешь! — обрадовался Давид. — Погляди, какой цветник! Сплошные красотки!

— Залесскую я бы красоткой не назвал. Даже странно, что из-за нее столько суеты.

— Ты про «нашего друга»? — Давид перешел на шепот. — Вокруг него столько светских дур вертится.

— Но она-то не дура.

— Ох, не дура!.. Так я спорить могу, Андрюша, что с «нашим другом» у нее ничего и не было. Так, один шум, чтобы цену себе набить.

— То есть как?!

Голицын отвел Долматовского в сторонку, в дальний угол малой гостиной, а там через узкую дверь для прислуги вытащил в коридор, опоясывавший парадные комнаты квартиры.

— А так. Ты вот посмотри на меня.

— Ну, смотрю…

— Как полагаешь, какому количеству прекрасных дам я подарил блаженство?

— Ох, Давид… Сотни две?

— Куда мне столько? — хитро подмигнул певец. — Жена и еще, наверно, десяток прелестниц. И это — всё! А спроси у публики — тебе тотчас скажут, что их с полтысячи, и даже назовут все имена. Причем это не домыслы! Дамы сами похваляются, что рухнули в мои объятия. Я тебе прямо говорю: так они себе цену набивают. С самим Долматовским предавалась бурной страсти, это же, это же… ну, как звезда во лбу! Сама — чучело огородное, но божится и клянется, что сию минуту из постели Долматовского, чтобы кавалеры думали: мол, а в ней что-то есть, коли сам Долматовский! Вот то же самое и с Залесской — ты уж мне поверь. Она крутится вокруг «нашего друга» и сама же распускает слухи, будто познала с ним те самые восторги…

— Давид, ты даже не представляешь, какую умную вещь сейчас сказал! — Андрей от души хлопнул друга по могучему плечу.

— А ты думал, я только ля первой октавы взять и полчаса тянуть могу? — приосанился тот.

Любопытная картина сразу нарисовалась в голове у Голицына: Залесская, приятельница «нашего друга», как, подражая императрице, называли в свете Распутина, служит посредницей между ним и Сиднеем Рейли. Не Рейли отбил ее, после чего бывшие любовники смотрят друг на друга волком, а совсем даже наоборот! Рейли вполне мог подослать ее к «нашему другу», чтобы она влилась в стройные ряды поклонниц. Или же «наш друг», будь он неладен, таким способом ищет тропку в английское посольство?.. Возможно, она ведет какую-то свою игру, и хотелось бы понять, Распутину ли Рейли зачем-то понадобился, или авантюрист в чине помощника генерального консула Великобритании через даму, сохранившую непонятные отношения с Распутиным, подбирается чуть ли не к российской императрице.

А императрица, при всем уважении к ее величеству, никак не может простить Петру Аркадьевичу Столыпину его серьезных проектов и точных решений. Ибо задевают интересы «нашего друга» и всевозможных прихлебателей российского царского двора.

Вот ведь какая сплелась интрига! И то, что Залесская оказалась в доме вдовы Пашутиной аккурат во время, когда Рейли затеял там загадочное рандеву с человеком, который явно будет его преемником, тоже кое-что значит!..

— Ты ведь тут не впервые? — спросил Голицын Долматовского.

— Какое там впервые! Веришь ли, в десятый раз эту «Матильду» пою — и все не устают слушать. Ария отличная, выигрышная, но сколько ж можно? «Кто может сравниться с Матильдой моей?..» — тихо пропел Давид. — Да только бутылка «журавлиного» коньяка из московского «Славянского базара», друг мой, только она!

— Где в этом доме может быть телефонный аппарат?

— А их тут три: в спальне, в хозяйском кабинете и в сенях. Пойдем, я тебя коридорчиком в сени выведу.

Голицын телефонировал в «совиную» штаб-квартиру, где молодые сотрудники несли круглосуточное дежурство. На свою группу он рассчитывать не мог — инфлюэнца посильнее служебного долга оказалась, но с утра ему пообещали бойцов из группы Свиридова. И сейчас он, невзирая на позднее время, хотел вызвать к дому, где пел Долматовский, хоть пару человек.

Прозвучало это так:

— Николаша, душа моя, мне бы две или три бутылочки самолучшего шампанского на Итальянскую, да тех, что по одиннадцать ровно…

Дежурный подтвердил, что все понял.

Залесская собиралась покинуть квартиру Вишневских в одиннадцать. Без четверти Голицын раскланялся и с Долматовским, троекратно при всем честном народе облобызавшись с певцом, и с любезными хозяевами. Затем вышел на улицу.

Народу было немного, Андрей огляделся, пытаясь понять, где прячутся помощники, и едва не расхохотался. На стене дома, у самой двери, появилась нарисованная мелом сова. Значит, бойцы следили за входом и сейчас отлично видели Голицына, тем более, он встал под фонарем. Пора белых ночей миновала, и в Петербург вернулось уличное освещение.

Одиннадцать — время, когда почтенная супружеская чета возвращается домой из гостей или из театра. Подруга Рейли вряд ли в такой час собиралась ложиться спать — для авантюристов бурное время суток только начиналось. Значит, она отправится с ночным визитом. Может статься, просто-напросто поедет к человеку, который всюду представляет ее как супругу. Вот этого не хотелось бы…