Владимир Торин - Амальгама

Но никакого звона разбитого стекла не последовало. Вообще все произошедшее в следующее мгновение Райнальд фон Дассель никогда не мог вспомнить, хотя неоднократно пытался это сделать. Только однажды, на пересылке в Нижнем Новгороде, когда их этап пригнали из ада мордовских лагерей, его выдернул из «столыпина» странный улыбчивый круглолицый особист и показал ему такое же странное зеркало. Оно не дымилось и никаких искорок вокруг не было, но фон Дассель почему-то сразу почувствовал его таинственное родство с зеркалом, которое в сегодняшний роковой день выставил перед ним хитрый венецианец. Вот только тогда и вспомнил кельнский архиепископ сумасшедшее ощущение, когда схватило его что-то неведомое, подняло, закружило и понесло, а перед глазами замелькали яркие разноцветные пятна, уводя в небытие и надолго отключая сознание.

В милиции и Сергей, и Иван, и, что интересно, Глафира отказались вообще что-либо говорить. Сергею было очень приятно, что Глаша (именно так он ее теперь про себя ласково называл: «Глаша») оказалась не робкого десятка и вела себя в милиции совершенно спокойно, уверенно и с чувством собственного достоинства. И Сергей, и Иван, не сговариваясь, не сказали ни единого слова о манускрипте. Именно по этому обоюдному красноречивому молчанию оба друга окончательно пришли к выводу, что манускрипт, безусловно, как-то связан и со странным обыском в квартире, и со смертью рабочего-узбека.

Им зачитали какие-то бумаги о том, что никуда нельзя выезжать из Москвы до специального разрешения, они подписали показания, в которых в изобилии стояли многочисленные «не знаю» и «не помню», стойко выслушали глубокомысленные сентенции милиционеров о том, что, мол, в следующий раз, если они так же нагло будут себя вести в милиции, то «получат по полной», и, наконец, были отпущены на свободу.

И можно было бы как-то махнуть рукой и на этот допрос, если бы не одна деталь. На допросе присутствовал один какой-то странный милиционер. Или не милиционер? Он был в гражданском, молча сидел в углу и очень внимательно смотрел и слушал. Проводившие допрос другие блюстители закона его как будто не замечали. Впрочем, нельзя сказать, чтобы они его как-то слушались или боялись. Сидел себе человек в углу, да и все. Вроде так, да не так. Несмотря на то что в углу было достаточно сумрачно, Сергей разглядел этого человека очень хорошо. Оценил и его крепкую фигуру, и отрешенные стальные глаза, придававшие взгляду холодную суровость, и перебитый нос, делавший все лицо каким-то зловещим. Он практически ни разу не пошевелился, а его большие руки покоились на столе с какой-то древнеегипетской монументальностью. Этот человек так внимательно смотрел на наших друзей, как будто хотел запомнить каждую деталь, каждую черточку, каждое их слово. Но что он хотел услышать, за чем подсмотреть, так и осталось загадкой. За все время допроса этот странный человек не проронил ни слова, так ни разу не разлепив полоску тонких сжатых губ.

Отделение милиции располагалось прямо у станции метро «Баррикадная». Как только друзья вышли из отделения, оказавшись на высоком крыльце, Иван быстро засеменил по длинной лестнице, ведущей с крыльца.

– Ты куда? – удивился Сергей такому быстрому Иванову бегству.

– Как куда? – в свою очередь удивился Иван. – Мы уже опаздываем!

– Да куда опаздываем? – еще раз удивился Сергей. Он держал за руку Глашу, и ладошка ее была теплой и приятной. Иван смерил внимательным взглядом девушку, как бы решая, стоит ли говорить при ней. И решил сказать:

– Ну, в МГУ, к профессору.

Сергей чуть не хлопнул себя по лбу. Со всей этой круговертью он совсем забыл, что в одиннадцать на Воробьевых горах их ждут Александр Валентинович и некий почтенный профессор МГУ. А между тем уже было половина одиннадцатого. Он с нежностью посмотрел на девушку:

– Глашенька, мы совсем ненадолго с Ваней съездим в одно место. А сегодня вечером я тебе обязательно позвоню. Давай сегодня увидимся, а?

Глафира улыбнулась и кивнула. До чего же она была замечательна! Сергей чмокнул ее в щечку (Глафира аккуратно эту щечку подставила и как-то вся потянулась к нему, что заставило сердце Сергея в очередной раз сжаться) и помчался вслед за Иваном. К профессору опаздывать точно не стоило. Друзья предчувствовали, что скоро они получат большое количество интересной информации, которая, возможно, позволит пролить свет на таинственную историю вокруг манускрипта. Так и получилось.

Профессор оказался худым взлохмаченным человеком в огромных очках, которые делали его похожим на большую черепаху из детского мультика.

Он стоял вместе с Александром Валентиновичем на широкой лестнице, красноречиво свидетельствующей о широте и размахе сталинского ампира, захватившего послевоенную Москву в 50-х годах. Лестница была роскошна. Как бы объясняя Сергею с Иваном эту странную роскошь в сравнении с нынешним состоянием химической науки, профессор Четвериков развел руками:

– Вот, видите ли, дорогие товарищи, со времен строительства университета такая осталась. Вот и ходим.

Сергей с Иваном, еще не успевшие отдышаться после героического марш-броска от станции метро «Университет», кивнули.

– На этой лестнице снимали одну из известных сцен фильма «Офицеры», – как всегда улыбаясь в усы, произнес Александр Валентинович. – А изображала она лестницу Генерального штаба.

– Ну, что же мы стоим, пройдемте, пройдемте, дорогие товарищи! – засуетился Четвериков.

Рудольф Михайлович потянул на себя массивную дверь за огромную бронзовую ручку с шишечками и махнул рукой Александру Валентиновичу, Сергею и Ивану, приглашая за собой. Внутри было тепло и пустынно. Все четверо миновали множество одинаковых коридоров, стены которых были облицованы обшарпанными деревянными панелями. Делегация, ведомая профессором Четвериковым, поворачивала то направо, то налево, два раза спускаться по каким-то лестницам на этаж вниз, а один раз поднималась. В какой-то момент Сергей понял, что сам уже не сможет найти выход. Четвериков заметил беспокойство на его лице и улыбнулся:

– Вы, дорогие товарищи, не бойтесь, я вас из наших подземелий обратно на свет божий выведу!

С этими словами они подошли к большой двухметровой двери, на которой виднелись занесенные вековой пылью массивные выпуклые буквы: «Лаборатория». Профессор Четвериков позвенел ключами, покряхтел над замком, и дверь открылась.

Перед глазами наших друзей оказались длинные ряды высоких шкафов, запыленные полки которых были заставлены тысячами реторт, пробирок, змеевиков и колб самых разнообразных размеров – от очень маленьких до совершенно гигантских. А еще вокруг были зеркала, много зеркал. Они стояли в шкафах, висели на стенах, лежали на горизонтальных поверхностях, стояли по десять – пятнадцать штук, прислоненные к стенам, как картины в мастерской художника. В центре находился огромного размера стол, на котором нашлось место не только многочисленным приборам, но и двум раковинам с кранами. Одна из раковин была, видимо, забита и поэтому наполовину заполнена темного цвета водой. В центре стола лежал венецианский манускрипт. Место вокруг манускрипта было тщательно расчищено за счет передвижения разнообразного хлама на столе от центра к краям.