Владимир Торин - Амальгама

Берия молчал. Возражать было глупо, поскольку он сам пришел к точно такому же выводу. Кроме того, последняя хитрость Сталина была шита белыми нитками – вождь к старости явно отучился хитрить. Удивительно было то, что незнакомец так хорошо осведомлен обо всем, что творится в политбюро – в этом святая святых советского руководства. «Очевидно, что это – шпион, – думал Берия. – Причем шпион, очень многое знающий. Что он хочет? Предложить мне пойти на контакт? И если я сейчас промолчу, это будет негласным знаком с моей стороны, что я готов идти на контакт. А я готов?» – задал он себе вопрос и встал в тупик, не зная, что ответить.

– Разумеется, я не настолько глуп, чтобы полагать, будто вы весьма озабочены судьбой старых соратников, – невозмутимо продолжал Андрей Андреевич. – Как мне кажется, у вас…

– У кого это у вас? – буркнул Лаврентий Павлович.

– У коммунистической верхушки, – хладнокровно пояснил собеседник, ничуть не смутившись. – У вас царят настоящие волчьи законы, притом весьма похожие на нравы уголовного мира. Сдохни ты сегодня, а я завтра – так, кажется, принято говорить среди маргинального элемента?

Берия вновь не ответил, промолчав и уныло констатируя, что таинственный пришелец хорошо знает не только ситуацию внутри политбюро, но и внутри ГУЛАГа.

– Итак, оставим в стороне соратников, а лучше возьмем вашу фигуру. Она значима, слов нет, но на сей раз все явно идет к тому, что и вы войдете в число тех, кто пострадает. Достаточно вспомнить мингрельское дело, которое столь азартно раскручивает Игнатьев. Между прочим, вы не задумывались, почему он тоже введен в состав нового Президиума? С чего бы у товарища Сталина такое доверие к министру МГБ? Более того, как я полагаю, то, что я сегодня застал вас дома, а вас еще не арестовали, – это необыкновенное везение. Я думаю, что его останавливает только не завершенный ядерный проект, которым вы столь успешно руководите.

И вновь молчание. А как тут возразишь, когда начавшийся год назад процесс продолжает разрастаться, арестовано уже более полутысячи, а верный Гоглидзе уже дважды ухитрился сообщить бывшему шефу, то бишь ему, что из Кремля от Игнатьева настойчиво требуют: «Ищите большого мингрела!» Дураком надо быть, чтобы не догадаться, кого имеют в виду! Кроме того, он уже знал, что кое-кто из арестованных, не выдержав пыток, дал на него показания.

Да и включение самого Игнатьева в состав высшего руководства, в члены расширенного Президиума ЦК – тоже весьма красноречивый и нехороший симптом. Таким образом обеспечивалась его лояльность. Отставки же самого Берии не последовало, потому что он ни в МВД, ни в МГБ давно не работал, а снимать его с ядерного проекта было глупо. Особенно сейчас, когда успехи налицо, а перспективы и вовсе радужные, особенно в сравнении с американцами.

Хотя как знать… Помнится, за месяц до Пленума Сталин поинтересовался, как идут дела с проектом, а когда Лаврентий Павлович доложил, что в следующем году будут проведены испытания водородной бомбы, недовольно осведомился, почему работы идут так долго. Мол, чего доброго, их могут обогнать американцы, у которых такая бомба, судя по последним сообщениям наших разведчиков, вроде бы уже создана. И кивок на Игнатьева, скромно стоящего поблизости. Да еще проявил заботу, осведомившись, не мешают ли ему другие дела, которых так много в руководстве партии, и не требуется ли особым постановлением политбюро полностью освободить товарища Берию от всех остальных забот, в том числе и от бесконечной партийной говорильни. Это был явный намек на вывод из состава высшего руководства. Тогда он выкрутился, заявив, что заседания политбюро ему ничуть не мешают, и в свою очередь спросил: мол, разве те же разведчики не сообщают, что американцы хоть и создали бомбу, но ее пришлось сделать огромных размеров – с трехэтажный дом. А советская была в сорок раз мощнее той, что сбросили на Хиросиму, и вполне себе компактна. Ответ был хорош. В душе Берия поблагодарил за возможность такого ответа начальника Первого главка Короткова, не забывшего, как Берия спас его еще до войны. Того уже уволили из НКВД – Ежов старательно вычищал аппарат, – и Коротков ждал неминуемого ареста. Письмо Лаврентию Павловичу с просьбой разобраться он написал, как сам сознавался впоследствии, больше от безысходности.

Но Берия разобрался, помог. Арест был отменен, а сам Коротков уже в мае тридцать девятого стал заместителем начальника первого (немецкого) отделения Пятого отдела ГУГБ НКВД. И ныне он, уже возглавляя советскую разведку, всю добытую информацию, хотя бы косвенно касающуюся ядерной или водородной бомбы, гнал в два адреса: шефу, то есть главе МГБ Игнатьеву, и ему, Берии. И последнему – в первую очередь. И это несмотря на устное распоряжение Игнатьева предварительно спрашивать у него санкцию на каждую отправку.

Сталин, нахмурившись, повернулся к Игнатьеву, но тот успел сказать раньше, торопливо заверив, что насчет трехэтажного дома – вопрос спорный, есть сомнения, поэтому, пока данные уточняются, он не счел нужным докладывать о них.

– Спорную информацию не стали бы подтверждать сразу два других, притом абсолютно надежных источника, – невозмутимо поправил его Берия.

– Тогда это меняет дело, – хмуро сказал Сталин. – А что, наша-то бомба точно в сорок раз мощнее?

– Абсолютно, – подтвердил Берия. – У их «Малыша» заряд был эквивалентен одиннадцати килотоннам, а в нашей их – четыреста!

– Ну хорошо, – кивнул Иосиф Виссарионович и сделал какую-то пометку в списке будущих членов Президиума ЦК. Какую – Берия не увидел и, что впоследствии Хозяин наговорил Игнатьеву, тоже не слышал, поскольку его самого отпустили из кабинета раньше. Но он специально задержался в приемной у секретаря и заметил, в каком виде тот выскочил оттуда: красный, растрепанный….

– Полагаю, Андрей Андреевич, вы здесь объявились не для того, чтобы выказать мне сочувствие, – холодно произнес Берия, и в его голосе проявился явный кавказский акцент.

– Действительно, не для того, – согласился незнакомец. – У меня вопрос иного плана. Определенным кругам в Европе несколько непонятно настойчивое стремление вашего Хозяина раздвинуть границы Югославии на пятьсот километров на запад, вплоть до Венеции, включая, разумеется, и сам древний город. И он вопросительно уставился на Лаврентия Павловича.

«Все-таки Тито проболтался, – мрачно подумал Берия, – а, впрочем, этого следовало ожидать. Я всегда подозревал, что он себе на уме. А ведь я предупреждал Хозяина, что с этим хорватом надо действовать иначе, намного мягче и ни в коем случае не давить на него. И уж тем более ни в коем виде не выказывать собственной заинтересованности в Венеции. Хотя да, речь-то о собственном здоровье».