Владимир Торин - Амальгама

– И что, за все время ни одного сбоя? – недоверчиво полюбопытствовал Лаврентий Павлович. Андрей Андреевич покачал головой. – Что ж, пожалуй, я возьму его у вас… чтобы проверить в наших лабораториях.

Гость поднялся с жалобно скрипнувшего дивана и предупредил:

– Но нам бы не хотелось, чтобы оно пребывало у вас в руках больше необходимого. Как только проверите его в работе и… убедитесь в ее качестве, вы…

– Понимаю, придется вернуть, – кивнул Лаврентий Павлович.

– Не обязательно. Достаточно разбить. В этом я всецело полагаюсь на ваше слово.

– Даю, – торопливо ответил Берия. И в самом деле, зачем ему зеркало после… Для остальных есть более грубые, но столь же эффективные способы отправки на тот свет. Но последний вопрос он задал, не удержался: – А почему вы обратились именно ко мне?

Стоящий подле двери незнакомец обернулся и с улыбкой ответил:

– Потому что вы единственный изо всей этой камарильи практик и к тому же человек, имеющий высшее образование, пускай и незаконченное. Так к кому же мне обращаться, чтобы похвастаться этим техническим достижением человеческой мысли.

…В тот зимний солнечный февральский день Берия на даче у Сталина был не похож на самого себя. Обычно солидный и степенный, он вовсю резвился, хохотал, осыпал снежками приехавших вместе с ним Маленкова и Булганина, а потом затеялся лепить снеговика. Даже сам Хозяин, сидевший на веранде, слегка развеселился, глядя на это мальчишеское буйство. Правда, последняя забава Лаврентия – пускать солнечных зайчиков – не понравилась ему. Да и в сердце что-то кольнуло, словно о чем-то предупреждая.

– Не смей, Лаврентий! – крикнул он гневно. – Вон куда-нибудь еще пускай, а на меня не смей.

– Прости, Коба, – повинился тот. – Хотел как лучше, чтобы и ты вместе с нами повеселился.

– Считай, что уже хохочу, – проворчал Сталин, тяжело вставая и направляясь в глубь комнат…

Сердце продолжало колоть. За ужином вождь был мрачен, о чем-то напряженно размышлял, а ближе к концу трапезы не выдержал. Отозвав Берию в свой кабинет и задав там несколько вопросов касаемо ядерного проекта, внезапно спросил:

– А что за зеркалом ты обзавелся? Ты что, барышня, чтобы прихорашиваться?

– Оттуда, – коротко пояснил Берия, загодя приготовивший себе черный ход к безопасному отступлению.

– Из мастерских?

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Лаврентий Павлович. – Тебе говорить не хотел, потому что опять неудача, так что оно самое обычное.

– А зачем тогда вообще взял с собой? – не унимался Сталин.

– Машинально, – пожал плечами Берия. – Вертел, вертел в руках, да так и прихватил. А выбросить не успел. – Он извлек его из кармана, небрежно повертел в руках. – Да и зачем выбрасывать, – рассудительно заметил он. – Лучше жене отдам – все какая-то польза. Да и вещь старая.

Он не солгал ни в чем и проверки не опасался. И в лабораторию сегодня с утра заехал, и зеркальце, выбрав самое подходящее по размеру с тем, от Андрея Андреевича, в руках вертел, ну а потом и прихватил его с собой. Потому и мог преспокойно в него смотреться, что он сейчас и сделал.

– Лучше выброси, – хмуро посоветовал Сталин. – Мало ли.

– Как скажешь, Коба, как скажешь, – равнодушно согласился Берия. – Пожалуй, ты и тут прав. Сейчас ничего, ничего, а потом…

Но организм вождя оказался крепок. Солнечный зайчик лишь подкосил его здоровье, вызвав внезапный сердечный приступ. Правда, сознание он ненадолго потерял, да и после очень долго пребывал в забытьи. В себя он пришел, услышав растерянные голоса охранников, которыми… Сталин прислушался. Да, ими командовал сам Берия, которого успели вызвать, почувствовав неладное.

– Я сейчас сам поднимусь, – хотел произнести Сталин, но не смог. Все тело охватила эдакая расслабленность и нега, что лень было даже открывать глаза. Однако он попытался это сделать.

Увы, безуспешно. Веки подниматься упрямо не хотели. Однако с неимоверным трудом ему все-таки удалось это сделать, и он увидел прямо перед собой лицо Берии.

– Оба бегом к телефонам и звонить, звонить, – раздался его голос. – А я пока проверю, живой он или нет. – И он поднес к лицу Сталина зеркало, от которого на Иосифа Виссарионовича повеяло чем-то недобрым.

– А зачем? – удивился кто-то из охранников. – Он же глаза открыл.

– Случается, что и у мертвого глаза открываются, – поучительно заметил Берия. – А вот если дыхание есть, тогда точно живой. А дыхание проверяют на зеркале. Вы не знаете что ли? – И он рявкнул на них: – Бегом звонить, я сказал!

Они торопливо убежали, а Сталину отчего-то припомнился «Вий». Он удивился, ибо читал гоголевскую повесть давным-давно, но перевел взгляд на покрытое мелкими бисеринками пота лицо Лаврентия Павловича и все понял. «Не гляди», – шепнул какой-то внутренний голос Философу. Но вождь не вытерпел, поднял веки да и глянул.

Сталин поспешно зажмурился, но было поздно. Да он и сам это почувствовал….

…Оформление истории болезни И. В. Сталина на основе журнальных записей было поручено профессору Лукомскому. В процессе работы он то и дело вскакивал со своего кресла и нарезал многочисленные круги по кабинету, бормоча себе под нос: «Но этого же не может быть, либо одно, либо другое, а тут все вместе, да еще осложненное… Нет, нет, так не бывает…» – и снова плюхался в кресло, обхватив руками голову и не понимая, что писать. После многократного переписывания заключения и смены формулировок на более обтекаемые он все-таки представил текст на утверждение коллегам. Те, ознакомившись, тоже принялись вносить в него изменения, каждый свои. К согласию о том, что же произошло с вождем советского народа, врачи так и не пришли до самого конца.

Именно поэтому датированный июлем 1953 года самый последний вариант истории болезни Сталина так и не подписал ни один из них.

А Берию действительно расстреляли через полгода после смерти Сталина, и арестовывал его не кто-нибудь, а Жуков, тот самый Жуков, с которым Берия вел подковерную войну уже много лет. Решив, что держать Берию в тюрьме опасно, его расстреляли уже на следующий день после ареста, без следствия или суда, как и тысячи других его жертв. Так неожиданно сбылось пророчество Вольфа Мессинга, великого чародея и фокусника, а по совместительству одного из заседателей Совета Десяти.

Когда Сергей и Иван проснулись, первое, что они сделали, не сговариваясь, закрыли глаза, на всякий случай, еще раз. А потом открывали их уже медленно-медленно. Существовала какая-то призрачная надежда на то, что картина, открывшаяся их взгляду, может измениться. Но ничего не изменилось. Они находились в тюрьме.