Андрей Валентинов - Дезертир

Я кивнул — расчет был точен. Эро де Сешель отправится на эшафот за чужие грехи. Внезапно в душе шевельнулось странное чувство. Жалость? Негодование? Или просто омерзение? Убить врага в бою — одно, а ударить из-за угла…

— Пойду! — я отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с этим странным человеком. Казалось, его не в чем упрекнуть. Потом, когда Франция воскреснет, одноногий, наверно, станет пэром. И Руаньяк тоже не остался бы без награды! Руаньяк, сжигавший деревни, убивавший пленных и — приговоривший к смерти моего друга. И меня бы тоже наградили. Еще бы! Все вместе мы убивали врагов — свинцом, шпагой, картечью — или невидимыми волнами в эфире…

Оставалось узнать у голубоглазого его адрес. Комитет гражданина Робеспьера заседает каждый день, и, вполне возможно, уже завтра…

За окнами была ночь, неярко горели свечи, и тени обступили нас со всех сторон. Лицо Демулена, сидевшего рядом со мной, казалось в сумеречном свете старым, словно Прокурор Фонаря уже перешагнул седьмой десяток. Вильбоа черным силуэтом застыл у окна, Юлия сжалась в комок в огромном кресле, утонув во тьме.

— Н-ничего, — вздохнув, повторил Камилл. — Жорж сказал, что н-ничего не поделаешь. Надежда одна, сейчас б-бриссотинцев почему-то не т-трогают, семьдесят два депутата с-сидят в Аббатстве уже полгода…

— Д'Энваль — не депутат, — негромко возразил Вильбоа. — И еще это письмо…

Да, наш ирокез угодил в западню. То, что удалось узнать за день, не обещало ничего хорошего.

— Неужели они не понимают? — голос Юлии звучал глухо, еле слышно. — Альфонс — не политик, он просто…

— П-просто дружил с Барбару, — Демулен покачал головой. — Просто навещал мадам Ролан. И п-просто переписывался с К-корде…

Никто не ответил — Камилл был прав. Пусть в гости к бывшему министру Ролану и его знаменитой супруге ходило пол-Парижа, пусть перед отважным марсельцем преклонялся сам Робеспьер, пусть злосчастное письмо так и не было прочитано бедолагой Альфонсом — в тот день он вообще уехал из Парижа. Мене, такел, фарес! Республика, Единая и Неделимая, постановляет…

— Когда суд? — как можно спокойнее поинтересовался я. Растравлять рану не хотелось, но вопрос не был праздным. Если у нас будут еще дня три…

— Через четыре дня, — негромко проговорил Вильбоа. — Гражданин Тенвиль готовит амальгаму.

Странное слово удивило, но переспрашивать я не стал. Бог с ним, с их людоедским языком!

— Почему… — Юлия не договорила, послышался резкий вздох. — Почему так называется?

Похоже, гражданка доктор за делами тоже не удосужилась выучиться якобинскому арго.

— К-как в химии, — отозвался Демулен, — соединяем т-трудносоединимое. Берем од-дного фальшивомонетчика, д-двух воровок, шпиона и двадцать невиновных. Получаем к-коварный заговор шпионов, воров и фальшивомонетчиков. Изобретение г-гражданина Фукье-Т-тенвиля… Извините, Юлия…

А еще говорят, что революции не нужны химики! В эту минуту я был готов извиниться перед Пьером Леметром. Нет, сантименты излишни, с этими негодяями все средства хороши!

— Пойду! — гражданка Тома встала. — Спасибо вам, граждане! Завтра попытаюсь поговорить с одним человеком. Может быть… Не провожайте меня.

Мы переглянулись. Я сделал знак остальным и поспешил вслед за девушкой. Заметив меня, она удивленно повернулась:

— Вы что, Франсуа Ксавье, не слышали? Я не нуждаюсь в вашей помощи!

— Юлия… — начал я, но девушка махнула кулачком:

— Идите к черту, Франсуа, с вашим рыцарством! Вы что, думаете, я не знаю, кто вы? Вы — жалкий «аристо», к тому же совершенно больной и ко всему еще — трус! А если у вас все-таки хватит смелости, идите завтра же к доктору д'Аллону, я договорилась… Что вы делаете?! Прекратите немедленно!

Я отпустил ее руку, которую умудрился сжать слишком сильно. Обижаться было нельзя — Юлия едва держалась. Другая на ее месте давно уже билась бы в истерике — или просто лежала без чувств.

— Никуда не ходите, Юлия. Ни с кем говорить не надо.

— Что? — В ее близоруких глазах мелькнула боль. — Как смеете вы, вы… Вам все равно, что с ним случится…

— Смею, гражданка Тома. И мне не все равно, что станется с господином д'Энвалем. Говорить ни с кем не надо, потому что это очень опасно — для вас. Альфонс не обрадуется, увидев вас на эшафоте.

— И вы еще притворяетесь рыцарем! — девушка фыркнула и отвернулась. — Не желаю вас больше слушать…

Хлопнула входная дверь. Я обернулся — Демулен и Вильбоа стояли возле дверей.

— Вы правы, Франсуа, — негромко проговорил Вильбоа. — Но она вас все равно не послушает. Я ей уже объяснял, что, если дело попало в Трибунал, спасти человека почти невозможно. Разве что заступятся Робеспьер или Вадье…

— Жорж не сможет п-помочь, — помолчав, добавил Камилл. — Ему сейчас надо спасать Фабра д-д'Эглантина, и д-дай бог, если он и вправду существует, чтобы это уд-далось. Юлии лучше в-всего уехать из П-парижа, вам, кстати, тоже…

— Всенепременно, — кивнул я, думая совсем о другом. — Шарль, как там с пропуском в Тюильри?

Белые, неряшливо покрашенные стены стыдливо прятались под трехцветными драпировками. Долгие ряды скамеек амфитеатром спускались вниз, где в окружении знакомых лупоглазых бюстов стояла высокая черная трибуна. Из-под побелки потолка стыдливо проглядывали силуэты полуобнаженных нимф. И над всем этим чернели громадные буквы, казалось, готовые обрушиться на переполненный зал. «Французская Республика, Единая и Неделимая. Свобода, Равенство, Братство — или Смерть». И здесь, в зале Конвента, в сердце Революции, выбор для собравшихся был тоже весьма невелик…

Места для публики были устроены сзади, в некотором удалении от последнего ряда. Под сводами зала стоял легкий гул, и приходилось прилагать усилия, чтобы расслышать очередного оратора. Но делать этого явно не стоило. Худой маленький человечек в черном камзоле с большой трехцветной перевязью уже с полчаса обещал «сорвать покрывало» с некоего заговора, грозившего самому существованию «Единой, Неделимой». Поскольку покрывало никак не хотело срываться, оратор дважды доставал кривой турецкий кинжал и приставлял его к груди, обещая «полить кровью истину». Собравшиеся, однако, никак не реагировали на это предложение, и я решил, что подобные заявления здесь в порядке вещей. Похоже, остальные думали сходно. Не только публика на галерке, но и граждане депутаты переговаривались, писали записки, а то и просто читали газеты. Человечек дернул шеей, вновь выхватил кинжал… Я отвернулся.

— У вас совершенно замерзший вид, — заметил Вильбоа, деловито водивший свинцовым карандашом по бумаге. — Вам надо было выпить кофе. Или, гм-м, граппа…

Я мечтательно вздохнул. Глоток граппа… Или даже два…