Андрей Валентинов - Диомед, сын Тидея

– Покорнейше благодарю, Одиссей Лаэртид, басилей итакийский! Отслужу! Оправдаю!

– Ну, какой ты, Диомед...

– ...Неласковый? Гадесу мои ласки нужны, Любимчик! А ты, раз ты этот... муж, преисполненный... Чем ты там преисполненный, забыл... Пойди к носатому, посоветуй, как Трою до заката взять!

– Тидид! Я... Ты... Ты не понимаешь! Я пытался тебе объяснить... Мы все – все! – воюем неправильно. Воюем, как герои, как Геракл с гидрой. Мы – люди, мы здесь защищаем себя, значит, нужно воевать по-человечески!..

– Э-э, друг Одиссей! Не получится по-человечески, понимаешь! Будем воевать по-микенски! По-пелопидовски! По-агамемнонски! Понял, да?

...В спину – хуже всего. Особенно если не ждешь.

Не бывает честной войны!

СТРОФА-II

...Ночью мне приснилась Амикла – в первый раз за эти три года. О чем мы говорили (да и говорили ли?), не запомнилось, вытекло из памяти. Другое осталось, испугав, заставив проснуться в холодном поту. Мы смотрели друг на друга, словно чужие. Амикла не узнавала меня...

– Боги, видишь ли! Стрелы Аполлона, видишь ли! Выгребные ямы чистить надо!!!

Давно – никогда! – не приходилось лицезреть Подалирия Асклепиада в таком гневе. Будто бы не Целителя он сын, а самого Таната. А уж что родич моей прабабки Горгоны – так это точно.

– Мрут ведь, остолопы! Мрут, а вместо того, чтобы овощи мыть, богов молят. Представляешь, Тидид, до чего додумались? Будто бы Агамемнон у какого-то жреца дочку в наложницы забрал, а тот Аполлону Тюрайосу взмолился. Тюрайосу! Они еще с моей сестричкой Гигиеей [60] Гигиея – дочь Асклепия, богиня здоровья. От ее имени происходит слово «гигиена». не знакомы!.. Я Атриду говорю, объясняю, а он мне: не геройское, мол, дело нужники да выгребные ямы чистить!

Мор начался три дня назад. Вначале животами маялись, а вчера запылали первые погребальные костры.

– Ладно, – вздохнул я. – Попытаюсь поговорить. А так все понятно. Зелье, что ты дал, добавлять в воду, овощи мыть, выгребные ямы чистить... Я воевал там, где было очень жарко, Асклепиад, знаю. У народа ибри даже в их священных гимнах есть такие слова: «Будешь воевать в пустыне, зарывай испражнение свое, ибо не угодно богам вдыхать зловоние».

Наконец-то улыбнулся добряк Подалирий. Улыбнулся, рукой махнул.

– Это уж точно!.. Слушай, Диомед, а ты нашего малыша-лавагета видел? Лигерона? Он вчера вечером вернулся.

Я покачал головой. То, что Лигерон уже в лагере, мне, конечно, доложили, но видеться было недосуг. И ему, и мне. Тем более он теперь лавагет, а я – просто вождь аргивян.

Малыша назначили лавагетом еще в Авлиде, чтобы меньше по Ифигении-невесте убивался. Тогда все только посмеялись. Посмеялись, посочувствовали. Ну что ж, пусть теперь воюет!

– По-моему, он болен, Диомед. Отец говорил, что есть такая редкая хворь – геронтия, быстрая старость. Человек старится годам к десяти, и ничего сделать нельзя. Дней восемь назад, когда Лигерон отплывал, ему на вид было дет пятнадцать. А теперь все тридцать будет. И виски седые, словно у Патрокла...

Я только кивнул – дядю Эвмела вспомнил. Малыш тоже рос – старился! – на глазах. И странное дело, с каждым днем все меньше напоминал то страшное чудовище, которое я встретил на Скиросе. Он становился человеком – и умирал. К тому же эти дни (месяцы? годы?) Лигерон был за стенками Кронова Котла. Для нас прошло восемь дней, для него, быть может, целая жизнь.

– На свете много тайн, друг Подалирий, что и не снились нашим мудрецам. Но что не снилось нашим мудрецам, то, верно, снится нашим мертвецам!

Неудачной вышла шутка – ни один из нас не улыбнулся.

Да и не шутил я...

– Хрисеида, Хрисеида, точно говорю! Папаша ейный давеча приезжал, Агамемнона-царя молил-упрашивал. Я-де выкуп заплачу, и все такое. Тот не захотел, Аполлона, значит, не уважили, а Волчий – стрелами нас. Невидимыми! Вот и мрем!

– Верно, верно! Сам видел, сам слышал. Хрис-жрец на коленях стоит, а Агамемнон его – жезлом, беднягу...

– У-у-у-у, нечестивец!

– Да байки все это! Сказано тебе: лазутчики троянские воду отравили. И в реке отравили, и в море. Чтобы, значит, наверняка.

– Ты больше глашатаев микенских слушай! Море... В ухо они Агамемнону отраву налили, вот он и спятил, носатый!

– Да не в ухо!..

– Лазутчики, и не спорь! Недаром за каждого награда назначена. Золотом – сколько его голова, лазутчикова, на весах потянет!

– Да не голова!..

– Хрисеида, точно говорю!

– Пень ты амбракийский!

– Сам ты пень!..

* * *

На этот раз мы победили быстро. Вчистую, можно сказать. Уже к полудню толпища всех этих каров и пафлагонцев отступили за Скамандр, даже не огрызаясь. Отступили, убитых бросили, раненых.

Лигерон поспособствовал, его мирмидонцы как раз в центре стояли. Разбегались перед малышом все эти усачи чубатые, словно его колесницей Фобос с Деймосом правили. Ну и мы чуток постарались...

Одного я боялся. Ударит Агамемнону ихор в голову, и попрет носатый прямо к Скейским воротам. Или по совету Одиссея-Алкима – к Идским скалам. А ведь Гектор Приамид только этого и ждет, главное толпище не здесь, за городом оно, спрятано. Постарались Фоасовы куреты, проползли змеями по горным тропинкам. Ждет толпище, изготовилось. Удобно: спуск с гор – и слева, и справа. Сунемся в ворота – и котел. Не Кронов, правда, но ничуть не лучше.

Жадность нас спасла. Агамемнонова жадность. Новый порядок ввел носатый – разрешил с врагов доспехи снимать прямо на поле боя. Сначала снять, после в лагерь отнести, а уж потом – снова вперед.

Ох, все и обрадовались! Особенно троянцы. Над окровавленным полем – стон, над окровавленным полем – крик, ржание умирающих лошадей, вот и первые вороны прилетели – пировать...

Капанид остался у колесницы, гетайры занялись доспехами (попался им какой-то пафлагонец в панцире халибском), а я не спеша побрел к Скамандру. Жарко, хоть голым бегай! Воду из реки пить, конечно, нельзя (Асклепий с Подалирием не велят!), так хоть умоюсь...

За желтым Скамандром – невысокие холмы. За желтым Скамандром – серые приземистые башни. Совсем рядом Крепкостенная Троя, рукой подать. Моя б воля, завтра же послал бы половину войска в обход, за горы. Пора брать Приама за горло по-настоящему! Да только не моя пока воля – Агамемнона. А тот все больше добычу считает и делит. А с Лигерона-малыша, лавагета нашего, что возьмешь? Взвизгнет, коней в самую толпу вражью погонит... Хоть бы этого Алкима, Одиссеева дядю, лавагетом поставили! Все больше толку...

Опустился на колени, зачерпнул желтую теплую воду, там, где почище было, где крови меньше, поднес руку к потному лицу...

Расплескалась вода! Вовремя я заметил, как слева, совсем близко, золотом сверкнул на солнце чей-то панцирь. Хризосакос в шлеме рогатом забрел? Или?..