Валерий Пушков - Кто сеет ветер

Ярцев молчал. С залива дул влажный ветер.

— Мечтаю теперь о браке. Один знакомый дал адрес невесты в Кобе. По письмам очень понравилась: дочь русского инженера, вдова… Хочу на днях сделать ей предложение.

Ярцев обнял колени и, медленно выпрямясь, застыл в неподвижной задумчивости.

— Женитесь? — спросил он рассеянно.

— Бегу одиночества, так называемого круглого, — вздохнул виолончелист. — Ведь у меня на всем белом свете всего одна родственница — двоюродная тетка… и та в Казани, в Татарской республике. Такая тоска по родине, хоть пускай пулю в лоб! Если бы не страх перед адскими муками, которыми господь наказывает самоубийц на том свете, я бы не выдержал…

В меланхоличном взгляде его вдруг промелькнуло что-то подлинно скорбное. Казалось, что он действительно глубоко страдает.

«Или мерзавец, или дурак», — подумал Ярцев, приглядываясь к собеседнику, но вслух сказал:

— К какому богу и по какому закону попасть на тот свет!.. По корану там, говорят, совсем хорошо: всякие тебе девицы голые ходят, райские плоды предлагают, ну и все прочее… Благодать!.. Мне вот на земле тоже в любви не везет, надеюсь уж на том свете досыта отыграться.

Буканов обиженно замолчал.

Ярцев вспомнил, что Сумиэ хотела сегодня вечером прийти к Эрне и он обещал быть там же; посмотрел на часы и неторопливо оделся.

К остановке автобуса подошел в тот момент, когда машина уже отходила; быстро вскочил на подножку и, оглянувшись на отставшего музыканта, удовлетворенно захлопнул дверку.

Пока огорченный виолончелист ждал очередного автобуса и ехал до парка Хибиа, на его квартире разыгрывались неожиданные события.

Писатель Завьялов, редковолосый, понурый, но еще крепкий мужчина лет пятидесяти двух, сидел в общей комнате у стола, наполовину заставленного пустыми пивными бутылками и объедками сухой рыбы, и торопливо дописывал свой сатирический роман, собираясь перевести его на японский язык и предложить в одну из столичных газет как злободневный антисоветский памфлет. В смежной комнате, отделенной фанерной перегородкой, купец Окороков — мрачный сивобородый старик колоссального телосложения — заучивал вслух английские фразы. Последние годы, отчаявшись в своих мертвых надеждах на восстановление российской империи, старик с упорством маньяка изучал по грязному засаленному самоучителю Туссенa английский язык, мечтая переехать из Японии в Австралию и завести там молочную ферму.

Комиссионер Строев только что возвратился от своего старого друга полковника Кротова, служившего в японской охранке. У полковника было собрание белогвардейцев, мечтавших как можно скорее спровоцировать войну между Японией и Советским Союзом. Строеву предложили принять участие в вербовке бывших русских военных для диверсионных отрядов Маньчжоу-Го. Комиссионер ответил уклончиво. Правда, в воздухе пахло деньгами, но еще больше смертью, а этого запаха после отчаянного бегства полузамерзших отрядов Каппеля через тайгу и сопки Сибири Строев не переносил органически.

В Токио он чувствовал себя не плохо, занимаясь по мелочам аферами, называя себя комиссионером, но, в сущности, являясь одним из тех соси, которые множатся в Японии за последнее десятилетие, как ядовитые грибы, — они пронюхивают скандальные истории из биографий депутатов, запугивают избирателей, выкрадывают секретные документы, шантажируя, устраивая скандалы, а за крупную сумму денег не останавливаясь даже и перед убийствами.

У этих полулегальных бандитов, называющих себя сверхпатриотами, существуют большие и маленькие начальники, бандитские свои даймио и сьогуны; но в рядах белого русского самурайства Строев был только мелким рядовым соси. Он слишком втянулся в беспечную легкую жизнь, слишком привык к вину и ласкам хорошеньких проституток из Иосивары, чтобы иметь серьезную охоту ехать в Маньчжоу-Го и подставлять свою голову под пули красноармейцев.

Несмотря на опустошенную с утра батарею пивных бутылок, к вечеру, от всех этих мыслей о прошлом, Строеву сделалось опять грустно; потянуло развлечься в Иосивару, попить согретой рисовой водки, похохотать и позабавиться с девушками.

Строев подошел к столу, выпил через горлышко из бутылки остатки пива и сел на деревянный поднос.

— Все еще пишете свой гениальный роман? — спросил он с мрачной иронией.

Завьялов положил перо на тетрадь и со вздохом расправил спину.

— Темно. Невозможно писать.

— Зажгите свет, — посоветовал с прежней усмешкой Строев.

Писатель встал и мечтательно прошелся по комнате.

— Рано, испортишь сумерки, — ответил он задушевно. — В сумерки так хорошо фантазировать, творить образы.

Строев внезапно и лихо подбросил пустую бутылку под потолок и на лету подхватил ее.

— Плюньте, мой дорогой, — поморщился он пренебрежительно. — Уэллсом не будете, а простых смертных в Японии не печатают. Поедемте лучше к гейшам.

Завьялов, не ответив ни слова, подошел к стене и щелкнул выключателем.

— Что, не хотите? — поднял высоко брови Строев. — Дайте тогда взаймы двадцать иен.

Писатель взглянул на него с презрительным сожалением.

— Грубые страсти мне чужды, а денег у меня нет, — сказал он с величием олимпийца.

Строев встал и, подойдя к комнате Окорокова, негромко свистнул.

— Никанор Силыч, у тебя денег прорва. Двадцать иен дашь?

— Нэвер!.. Не дам, — не поднимая от самоучителя глаз, ответил решительно купец.

— Я отдам завтра.

— Не ври. Не мешай заниматься.

Строев понуро вернулся к столу.

— Буканов куда-то запропастился. Может быть, тот даст, — пробормотал он с надеждой.

— Не даст. Вы ему и так задолжали, а он скоро женится.

Комиссионер весело ухмыльнулся и принялся выбивать на зубах ногтем марш.

Завьялов, оторвавшись от своего памфлета, покачал головой.

— Легкомысленный вы человек, Петр Евгеньевич. В ваши годы я уже написал два рассказа, три повести, издал томик стихов. Удовлетворяет людей только творчество. Глубины человека ни властью, ни богатством, ни славой, ни даже любовью заполнить нельзя.

Строев, перестав свистеть, начал сливать из бутылок остатки пива в один стакан.

— Прежде вообще много дряни печатали, — сказал он отрывисто. — Цензура была слаба.

Он подошел к окну, надеясь увидеть идущего от калитки Буканова и попросить у него взаймы денег, но увидел хорошенькую молодую японку, которая растерянно оглядывалась по сторонам, ища номера квартир.

— Простите, кого вы ищете? — опросил он с любезным поклоном, высовываясь наполовину из окна.

— Квартира Сенузи здесь? — ответила Сумиэ встречным вопросом.

Строев сообразил, что японка ищет соседей из смежного дома, но со свойственной ему склонностью к авантюрам, особенно в отношении женщин, торопливо соврал: